День милосердия

Еще парнишкой не раз слышал Петр Скробов от матери-горемыки и от брата ее, сапожника, дяди Гоши, что нужно для ладной жизни. Как земля раньше на трех китах стояла, так и счастье-благополучие на трех опорах держится: первая опора — ходовая специальность, вторая — дом, свой, с огородом, с погребом, с конурой для цепной собаки, и третья опора — жена. Три опоры поставить, и все само собой сложится: детишки пойдут, продолжение рода — смысл маеты. Вот и вся премудрость.

Пока мать здорова была, на ее заработки жили: на копейки в поте лица за мытье и стирку по соседям. Семилетку кончил, в ФЗУ пошел, на слесаря выучился. Хотел на слюдфабрику податься — дядя Гоша остановил: «Вперед не смотрите, оттого и мыкаетесь. Слесарь-пекарь, волчий хвост, до седьмого разряда полжизни прокарабкаешься, а как место потеряешь, начинай сызнова? Дурьян-башка! Не ходовая специальность слесарь. Пойдешь на курсы шоферов, после махнешь на Север. По вербовке получишь — первый вклад на дом».

Жили в бараке, в большой холодной комнате, почти пустой из-за скудности, вроде бы как и нежилой по виду. По праздникам мать пускала соседских девах танцевать под патефон. Комнату эту дали бате от банно-прачечной лишь на время строительства дымоходной трубы, да так случилось, что по осени поскользнулся батя на утренней наледи, сорвался с трубы и упал на груду кирпичей. Так и осели в бараке после батиной смерти. Вещи, какие нажили при бате, распродали постепенно, — остались при голых стенах. Сначала боязно было, как бы не выселили, потом прижились, осмелели и, как прочие барачники, перестали платить за жилплощадь, чтобы заманить комиссию. Так и жили — с мечтой о собственном доме.

«Что ж ты, еж ты, думаешь, шофер наскребет на дом при честной жизни? — поучал дядя Гоша, когда Петр получил права. — Ты, паря, имей в виду: из баранки много не выкрутишь. Тут так: шибко честным будешь — впустую прокрутишь, «левака» перегнешь — застукают, себе дороже станет. Так что, Петруха, один тебе путь — на Север. Там оклады, надбавки, год за два. Я б и сам двинул, да куда с деревяшкой? Опять же сапожник не ходовая нонче специальность…» Мать смотрела ему в рот и кивала, соглашаясь заранее, ведь дядя Гоша был старшим братом, единственной родней на всем белом свете.

Пять лет пробыл Петр Скробов на Севере, лес возил, деньги копил, вернулся домой к последнему материнскому часу: ссохлась, как мумия, не пьет, не ест — рак. А вскоре и померла, не приходя в себя. Похоронили как положено, помянули тихо, платьишки соседской старушке подарили. Петр на автобазу устроился, дали ему старенький «зисок», продукты по столовкам возить, а жил все в том же бараке.