Подумали-подумали с дядей Гошей, как быть дальше с северными деньгами; решили не строить дом, а покупать — кому охота надрываться, коли денежки имеются? Да и со стройматериалами морока, того и гляди, за решетку угодишь. Подыскали, сторговались, добрый дом взяли: бревенчатый с застекленной верандой, с погребом, с конурой и даже с гаражом для мотоцикла. Ну и огород, небольшой, правда, пять-шесть соток, но все-таки.
Выпили по случаю второй опоры, дядя Гоша и говорит: «Теперь, племяш, самое время бабу заводить. Точно! Бабу надо брать, когда на собственных прочно стоишь, чтоб всегда помнила, что на твое добро пришла. Выбирать будешь, смотри, чтоб губаста была — добра и сладка, значит. Чтоб хохотуньей была — не от большого ума, зато здорова и без выкомуривания. Крупную не бери, потому как сам хиляк, в кавалеры не вышел. Баба не должна быть шире мужика в плечах; в бедрах — да. Красиву не бери — те не в дом, из дому метят. Бери простушку».
Ольга так совпала с проектом дяди Гоши, что Петр только поражался. Губастая, курносая, краснощекая, правда, глаза маленькие и как бы в одну сторону глядят, зато хохочет славно: смеха не слышно, а груди трясутся, и заводится с полуслова. Посудницей да на картошке в столовой работала, оттого и руки вечно красные, от воды. Ничего девка — крепка, приземиста, упруга, как камера накаченная. Высмотрел ее, прижал в закуточке, пощекотал малость, пока грузчики машину разгружали, а потом, каждый раз, как приезжал, все тверже убеждение складывалось: она! В конце концов, привез как-то дядю Гошу, посмотрел он, бровями подвигал: «И-эх! — и по шее треснул: — Она!»
В ухажерах ходил недолго и волновался не очень, на Севере не монашком жил, научили, по какому месту погладить, какое слово шепнуть и все такое прочее… На свадьбу выкинул пятьсот рублей, не считая на подарки невесте (кольцо да туфли с платьем). Да дом пришлось пообставить для молодой жизни: телевизор купил «Рекорд» в комиссионке, стирмашину у завгара, хоть старенькую, зато с новым мотором, и фикус в кадке по соседству. Последние денежки северные ухнул — была не была, такой шаг! Родня из-под Красноярска съехалась, два отреза преподнесли, драповый да шевиотовый, самовар электрический и пуху на три подушки. Отгуляли, отплясали — жить начали.
И добра и сладка была Ольга — «И-эх! Кто ж племяшу родному худа пожелает!..» Мечтал Петр до женитьбы о белых пшеничных блинах со сметаной — не столовских, склизких и стылых, а о домашних, с пылу с жару, чтоб наесться досыта, до отвала. Сбывалась теперь его мечта каждый день. А раз в неделю, по выходным, как за правило взяла, стряпала Ольга пельмени — после баньки да в охотку — «и-эх!» — не жизнь, а сплошной мед. Раздобрели, раздались оба за год. У Петра щеки шире лба стали, пуговицы на рубашках и штанах пришлось перешивать; Ольга, так та совсем как кадушка, по последнему месяцу пошла, что поставь, что положь. А вскоре и вторая сокровенная мечта сбылась: Васька родился, в честь деда, отца Петрова, назвали. Петр грудь выпятил: «Сына сделал!» — в гараже три литра выпоил товарищам по баранке — опоры стоят, жизнь началась со смыслом, полный ажур! Дядя Гоша притарахтел на своей «инвалидке», расплакался: «Внук ить мне, теперь помирать можно». Сам-то он был бездетный, когда-то давным-давно была у него жена. Петр помнил ее смутно, еле-еле, как вообще военное время, — отпустил ее дядя Гоша на все четыре стороны, хоть и любил здорово. Ногу ему оторвало на войне: наступил на мину (трое до него прошли — ничего, а под ним гакнуло) — нога бы полбеды, да кое-что еще повредилось, как сам выжил — загадка природы.