Она проснулась в испарине среди зловещего безмолвия. Хотела закричать, но даже ее крик был украден и задушен. Но вот она услышала, как проклюнулось робкое: тук-тук… Тишина взорвалась стуком ее сердца! И тогда, чтобы помочь своему сердцу, чтоб не изнемогло оно в одинокой борьбе, Ева вскочила с постели, в ночной сорочке, босиком пробежала в гостиную и открыла пианино. Безмолвные клавиши ждали прикосновения пальцев, — ведь ее пальцы могли воскресить их голоса. Ева, слушая изнемогающий стук своего одинокого сердца, коснулась клавиш. И немое безмолвие наполнилось звуками. Они были разноязыкие, как толпа на рынке, но они жили, жили! И этот пестрый ярмарочный гомон прогнал ночной кошмар, а в окна заглянул несмелый осенний рассвет. Ева рассмеялась. Ее смех был похож на лепет ребенка — несмелый, торжествующий и самозабвенный. Такой ее и застал Борух.
Услышав его затрудненное дыхание, Ева оглянулась. Он стоял рядом, придерживая халат узловатыми руками, а в его глазницах лежали тени. Но безглазое лицо Боруха не испугало Еву, — так оно было человечнее.
— Что будет дальше? — спросил он, когда затих смех Евы.
— Я не знаю, — простодушно ответила она.
Тогда засмеялся старый Борух, он засмеялся коротко и визгливо.
— Ты, наверное, думаешь, что этот инструмент — балалайка?
— Нет, — прошептала Ева, — я знаю… — В ее ушах все еще стоял смех Боруха.
— Ты знаешь, что это не балалайка?
— Я знаю, что это не балалайка, — монотонно подтвердила Ева. Стало зябко ногам, и она вспомнила, что сидит босиком и в одной сорочке. — Простите, я больше не буду трогать ваше пианино.
Но Боруха нельзя было обмануть, под ее покорностью он угадал упрямство. Он хорошо был знаком с упрямством таких, казалось бы мягких, людей, — его можно было сломать, только сломав самого человека.
— Что ты еще можешь сказать?
— Я не знаю, что вы хотите…
— А что ты знаешь?
— Я мало знаю, — ответила Ева, — но то что я знаю — то знаю.
— Ты знаешь, что такое деньги?
— Нет, их у меня никогда не было.
— Ты знаешь, что такое сила денег?
— Деньги бывают бессильны, — тихо и мягко проговорила Ева. — И вы это тоже знаете, реб Борух.
Он задохнулся, тяжело ухватился рукой за плечо Евы, и его свистящее дыхание обдало ее волной смрада. Она терпеливо ждала, сгибаясь под тяжестью его руки.
— Ты знаешь, что такое страх? — хрипло спросил он, впиваясь пальцами в ее плечо.
Ева молчала.
— Ты знаешь, что такое страх? Я спрашиваю тебя, Ева!
— Я знаю, что такое жалость, — ответила она, и теперь в ее тихом голосе послышалось неприкрытое упрямство.
Лицо Боруха в рассветном сумраке было похоже на уродливую маску.