Лада шла не торопясь, смотрела на мир сквозь сетку летнего дождя, а ее босые ноги ступали по толстой пыли, прибитой дождем, и пыль вздувалась фонтанчиками.
Подсолнуховое поле встретило ее тихим шелестом шершавых листьев и гулом пчел, которые, не боясь дождя, перелетали с корзинки на корзинку. Пройдя через подсолнуховое поле, Лада вышла на проселок, заросший подорожником. Проселок круто поднимался вверх, перехлестывался через фиолетовый холм, и солнце светило с той стороны, куда убегала дорога, и небо там было окрашено в желтые тона.
Не оглядываясь, Лада поднялась на холм и уже оттуда посмотрела вниз, на поселок, на широко разбежавшиеся новые белые дома, отчеркнутые от холмов и полей полосой оранжевого подсолнечника.
Лицо и плечи Лады были осыпаны желтой цветочной пыльцой, пикейное платье промокло насквозь, а босые ноги были в грязи. Она отбросила со лба волосы и посмотрела на дом, который еще только строился и стоял ближе других к подсолнуховому полю. Рядом возвышался сквозной кран, окна кабинки тускло поблескивали, но стрела его, устремленная вверх, была в этот час недвижима. Весь кран напоминал гигантскую птицу, утерявшую способность летать, но все еще тоскующую по просторам неба.
«Плохо, что там нет людей, — подумала Лада, — я ведь пришла, чтобы видеть, как строится дом». И чем дольше она смотрела на застывший тоскующий кран, на недостроенный серый куб дома с темными еще незрячими окнами, тем острее подступала грусть. «Лучше бы я пошла к морю, но все эти курортники так боятся дождя, а рыбаки ушли в море. Меня в море не берут, сколько их ни просишь. А папы Мити еще целую неделю не будет дома. Вот и опять мне грустно…»
Откуда приходила эта грусть, Лада не знала. Потому что приходила она без причины, просто так. Когда ее спрашивали: «Что с тобой, Лада?» Она отвечала: «Мне грустно». Тогда ее спрашивали, почему, и она пожимала плечами: «Просто так». И это было правдой. Да и какая могла быть причина, если все на месте: и небо, и облака, и тени? Бывало, светит солнце, сверкают листья, шумит ветер, как деловитый озабоченный шмель, и папа Митя дома… Разве от этого может стать грустно?
И тогда Лада думала: возможно, правы те люди, что называют ее странной. Она часто слышала это: «Странная она какая-то…» Ведь не все люди считают необходимым скрывать свое мнение о других. «Наверное, я и в самом деле не такая, как все», — думала о себе Лада в тех случаях, когда не могла отыскать причины своей грусти или радости. Радость тоже приходила к ней так же нежданно и беспричинно, как и грусть. Мог идти дождь, и было сыро, слякотно, в сером небе упрямо боролись с ветром неуклюжие тучи — рыжие, с сизыми закраинами. Ветер лохматил их, поднимал их крылья, они ворочались, клубились, что-то сердито бормотали. А Лада смеялась. Потому что ветер тоже был упрямым, тугим, он плотно охватывал грузную тучу и гнал ее, гнал! А деревья кланялись ветру, пшеница в поле становилась похожей на воду, катилась волнами, и только репейник таращился колючками, сражался с ветром, и ветер обходил его стороной, потому что репейник тоже был упрямцем хоть куда.