Робость и неловкость первой встречи прошли, теперь ни Лада ни Леня не отводили своих глаз, открыто смотрели друг на друга, хотя и удивлялись каждый про себя тому новому, что находил в другом. «Какие у нее густые и длинные ресницы, от них даже тень падает на щеки», — думал Леня. «Какой у него высокий чистый лоб и как он вырос, — удивлялась Лада, — он, верно, скоро будет бриться».
Над головой шумела груша, ветер ворошил ее круглые листья. Немного шершавые снизу, они были гладкими и блестящими на верхней стороне, и если поднять голову, то увидишь, как они поблескивают в лучах солнца. Ствол у груши был старым, в трещинах, но там, где были когда-то срезаны ветки, пробивались молодые побеги, и кожура на них была зеленой и гладкой.
— У тебя последний год, — проговорила Лада, — последний год учебы в школе. А потом ты уедешь.
— Да, — сказал Леня, — последний год.
— Ты все еще думаешь о Бауманском?
— Конечно, я о нем думаю с седьмого класса. Но я могу не пройти по конкурсу.
— Нет, ты пройдешь. Ты-то пройдешь, — горячо заговорила Лада. — Папа Митя сказал, что ты один из самых верных кандидатов. Ты же очень способный!
— Но там такой конкурс. Мне придется нелегко.
— Я верю, что ты пройдешь.
А груша все шумела над их головами, и казалось, что это шумят невысказанные мысли, и, может, стоит немного помолчать, вслушаться в них?
— Скажи, Лада… ты разве все еще не решила, куда будешь поступать, чтобы учиться дальше?
— Не знаю, — ответила Лада, — все еще не решила. Иногда мне хочется стать учителем, как папа, но это такая ответственная профессия. Я боюсь, что буду плохим учителем, а плохих учителей дети не любят. Я это знаю по себе, и ты тоже знаешь. Иногда решаю стать врачом, но это не менее ответственное дело. Скорее всего мне хочется строить дома. Но я ведь так непостоянна в своих решениях!
Но Леня горячо запротестовал:
— Неправда! Ты очень… очень постоянная. Ты сама себя не знаешь.
И Лада удивилась, потому что Леня сказал те же слова, что ей говорили и папа Митя, и тетя Шура, и даже Дана. «Как же это, — думала она, — все меня знают лучше, чем я знаю сама себя? Как же это? И почему тогда я не знаю себя?» Она опечалилась и долго сидела так, не вслушиваясь в слова Лени, который рассказывал ей о какой-то интересной книге, которую он прочел, когда гостил у бабушки. «А все, наверное, оттого, что я не знаю саму себя, что не знаю ни своей матери, ни своего отца, ни даже того, кто я по национальности. В метрике матери написано, что она — молдаванка, потому и я — молдаванка. А какой национальности был мой отец, почему у него такое странное имя — Георг? Это не молдавское имя и не русское. Разве он был немцем? Потому что имя Георг есть у немцев. Но этого тоже не может быть, раз его убили в войну. И он прятался в камышах, значит, не мог он быть немцем. И какая же я молдаванка, если ни одного слова не знаю по-молдавски? Как все это непонятно! Вот и папа Митя… Его называют болгарином, а у него только мать была болгаркой, а отец был русский, из староверов, но в поселке папу Митю все называют болгарином, а он сам не знает болгарского, и в паспорте записан русским. Папа Митя объясняет это тем, что у него болгарский тип лица, что он очень похож на свою мать. А какой тип лица у нее, Лады? Все же надо будет поехать в Молдавию, как предлагал папа Митя, и посмотреть на молдаван, и пожить среди них, тогда, возможно, выяснится, что она — молдаванка…»