— Фунт мятных лепешек для Фриды? Я помню Фриду совсем ребенком, она и тогда любила мятные лепешки. Да-да… Фрида могла бы выйти замуж, будь она побогаче. Когда человек богат, он может себе позволить быть некрасивым и даже злым. Но быть некрасивой бедной девушке… Такой лучше не родиться на свет. Я очень рад, что у меня нет дочерей, все сыновья. С мальчиками легче, мне не надо готовить приданое. Я не завидую вашему отцу: полный дом девчонок. И каждой надо приданое! Боже мой, с ума можно сойти от таких забот. Вот если вы будете умницей, если сумеете угодить своему дяде Боруху… Это будет большое счастье для вашей семьи.
Ева протянула руку и взяла с чашки весов фунтик с конфетами. Разговорившийся провизор рассеянно следил, как она укладывает покупку в корзинку, но затем спохватился, вежливо подал синюю коробочку с порошками для реба Боруха.
— Передайте мои пожелания.
Но Ева не уходила, и провизор, направившийся было в заднюю комнату, выжидательно приостановился.
— У него есть… сестры? — Ева и сама не знала, зачем она это спросила.
— Сестры? У кого должны быть сестры?
— Я говорю о Савве… Кто у него теперь остался?
— Вы спрашиваете про этих Русетов? — Провизор вернулся к стойке. — Такое большое несчастье, ай-ай! Теперь их осталось двое: Савва и бабушка, мать его матери.
— У него нет сестер?
— А почему у него должны быть сестры? У него нет сестер и нет братьев. Он был единственным сыном. А я бы не сказал, что это счастье, когда ты один как палец.
Окно комнаты, в которой спала Ева, выходило на крышу амбара. Узкое, зарешеченное, оно почти не пропускало света. Комната была темной, пустой и холодной. На стенах пучились флюсами обои ржавого цвета. У одной стены стоял раскорякой пузатый рассохшийся комод, у другой — железная кровать; у окна — плетеный стул, да еще был табурет, на котором стояли белый эмалированный таз и такой же белый эмалированный кувшин для умывания.
Сидя у окна, Ева смотрела, как на черепичную крышу амбара сыпались желтые листья акации. И было удивительно глухо во всем том мире, который окружал Еву.
— Ева! — Кашель и одышка мешали старому Боруху излить на домочадцев обиду за свой страх. — Прячетесь…
Но тут поспешил на помощь визгливый голос Фриды:
— Ева! Ева!
Ева отвела взгляд от бесшумно танцующих листьев и вышла из комнаты.
Борух сидел в своей качалке у окна гостиной. Еву почему-то поразило, что вот и старый Борух сидел у окна и смотрел, как облетают акации. Она впервые подумала, что Борух одинок, и впервые пожалела его.
— Где ты была, Ева?
— Там… в комнате, где я сплю.