Потому что обычные вещи всегда обычны, а необычные проявления распространенных заболеваний более распространены, чем обычные проявления необычных заболеваний. Но иногда…
Будучи интерном, я видел молодого парня в реанимации. Он упал в обморок на дискотеке (да, это случилось так давно, когда «Лихорадка субботнего вечера» была довольно модным явлением. Старость подкрадывается ко мне, не знаю почему, но я совершенно уверен, что это не к добру), у него было несколько необычных повреждений кожи и нестабильное артериальное давление. Сейчас я бы не узнал феохромоцитому, даже если бы кто-то подошел и набросился на меня с тупым расширителем (с тех пор я повзрослел, познал апатию из-за слишком большого количества ОРВИ и больничных; редкие и интересные болезни — это для других врачей). Но тогда я был молод, свеж и энергичен, и круче меня были только яйца.
Я написал в таблице: «Возможный нейрофиброматоз? Возможно, фео?» — и отпустил его в палату. Я был слишком молод, чтобы понимать важность сохранения необычных случаев для себя, для моего собственного продвижения, и, конечно же, слух распространился по больнице с той же скоростью, что и эпидемия гонореи.
Когда я позже пошел проведать своего пациента, то едва смог его разглядеть за плотной стеной студентов-медиков, ординаторов и исследователей, жаждущих славы. Всем им нужна была суточная моча — как можно больше и как можно быстрее. Все мечтали написать отчет об этом случае для рецензируемых журналов (не самых важных, конечно, но на безрыбье, знаете ли) и еще одной отметки в их резюме.
— Помогите, доктор, — взмолился он, — они меня задушат!
Я прогнал студентов-медиков, но остальные были намного выше меня в иерархии, и я не мог предложить против них никакой помощи.
— Извини, приятель, — сказал я, — просто обычное осложнение необычного заболевания.
Приходит час, приходит док…
GP, 15 января 2010 г.
В моей молодости медицина рабски придерживалась традиционной доктрины, в рамках которой за самыми тяжелыми больными и наиболее слабыми пациентами присматривали самые неопытные и некомпетентные врачи. О врачах отделений интенсивной терапии никто никогда не слышал, а другие врачи все равно посмеялись бы над ними. Тогда в отделении реанимации было дел по горло, кровь и грязь до колен, экипаж буквально пальцем затыкал пробоины в борту, а выходные были похожи на выезд в зону военных действий.
Однажды ночью я оставался единственным дежурным врачом, когда началась драка. Обычно это был сигнал к немедленному бегству (эй, кто-то должен был сообщить об этом внешнему миру). «Иди и скажи Спарте», — благородно подумал я, но, к сожалению, слишком долго медлил, и драка уже разрослась на все отделение. Все выходы были заблокированы, что оставалось делать парню?