Ну, такое легко пропустить, самодовольные вы ублюдки, придет и ваше время. Вторая голова начинается с крошечной шишки, классически — на правом плече, где обычно сидит попугай. Через две недели она уже немного больше и медленно, годами, растет, пока вы, как Роберт Браунинг (который позавидовал бы вам, ребята), не проснетесь, чтобы «увидеть, встав с постели, влажные ветки на вязах и кленах в маленьких, клейких листочках зеленых»[85], и не осознаете: вторая голова вполне себе созрела и нахально с вами треплется.
И на такой случай простых безболезненных средств нет. Топор должен быть острым как скальпель, иначе придется рубить, рубить, рубить, рубить, как будто вы разделываете свинью. А вторая голова все это время будет уворачиваться и юлить, то крича, то ругаясь, то уламывая или забалтывая вас, то пытаясь убедить, что вы отрубаете не ту голову.
Поэтому, если пациент приходит к вам слишком часто, разумно обратиться за вторым мнением как можно раньше.
В медицине две головы определенно лучше, чем одна.
Я видел сатану, падшего с неба, как молния
BMJ, 8 апреля 2000 г.
Недавно меня вызвали к женщине, которая упала в обморок в церкви.
Церковь — хорошее место для чего-то такого, поскольку подразумевает, что человек вел праведную и честную жизнь, да и свидетели лишними не будут. Сомлей вы ночью возле бара, вряд ли любезный наркобарыга подкинет вас до дома. В церковь ходят люди поприличнее, хотя они могут быть более разборчивы в технике дыхания рот в рот, что, пожалуй, не так уж и плохо. Опять же врач в таком случае чувствует себя особенно обязанным приехать, да и в том, чтобы припарковаться на церковной автостоянке, есть что-то достойное. Этот обморок, что логично, никак не связан с греховным поведением.
Я сразу же выехал, но какой-то благодетель уже отвез пациентку в больницу. Правда, вернувшись в приемную, я с мрачным удовлетворением отметил, что вся компания, прихватив пострадавшую, отбыла обратно в церковь.
В конце концов, после гонки по кругу, я вернул-таки пациентку в наш мир. Воодушевленная таким вниманием, она поначалу не хотела воспринимать сердечно-легочную реанимацию, но собралась толпа, и, как сказал Пьер в «Войне и мире», единственное верное счастье — это всеобщее благо. Первостепенное дело — угождать толпе, и сказать, что все в порядке, было бы сродни детумесценции[86]. Ничего не делать — слишком трудная задача, власть опьяняла. Как говорится, посади нищего на коня, он и к самому дьяволу отправится.
Но вместо этого — симфония. Взволнованные охи и ахи, сопровождающие момент, когда я вытаскиваю антишоковое покрывало, как фокусник кролика. Чей-то крик: «Не передвигайте ее!» (и вариантов не остается). Торжествующий лязг дефибриллятора, когда я возношу его нарочито высоко и театрально. Тщетные протесты пациентки: «Я в порядке — нет, правда, я в порядке». Толпа стонет, улюлюкает и раскачивается от удовольствия, и вот подъезжает скорая помощь, и все стоят как кролики, загипнотизированные танцем лисицы.