Но этот мир был молчаливым.
Он вился у чашки с чаем, словно вдыхал аромат, облетел всю кухню и недолго повисел у торшера, скрывшегося под уютным абажуром. После замер у окна, точно за стеклом было что-то, кроме ночных огней и скучных пятиэтажек напротив.
— Какая же у тебя история? — спросил я, заметив, что остальные миры потихоньку меркнут и растворяются: им не откажешь в чувстве такта.
Вот только тот мирок продолжал молчать. Тишина исходила из него такая осязаемая, что её можно было прясть и сматывать в клубки, чтобы потом ткать ковры и пледы.
Я подошёл ближе и всмотрелся в прозрачную сферу. Внутри неё раскинулась безмолвная снежная пустыня. Прикрыв глаза на мгновение, я оказался там.
На первый взгляд здесь было не отличить неба от степи, усыпанной глубоким снегом. Тот был не рыхлым, плотный наст не позволял провалиться, особенно если ступать осторожно. Чуть позже я всё-таки различил, где проходит граница между белой пустотой и пустотой, заполненной снежной крошкой, но это не помогло сориентироваться. Идти было всё равно куда. Ничего, что могло бы помочь в выборе направления, тут не существовало.
Чем дольше я смотрел на раскинувшееся передо мной белое безмолвие, на белую пустоту и бесконечность, тем больше мне хотелось нарушить его красками и звуком. Казалось, этот мир недосоздан, в нём должно быть что-то ещё, не хватало наполнения, некоей почти неосязаемой сути, которая помогла бы ему обрести голос.
Наугад я двинулся вперёд.
Присматривался… Нет, до боли вглядывался в белую мглу, стараясь найти хоть что-то, из чего можно было бы… вырастить жизнь?
Этот мир был живым, я не мог с этим спорить, но не хватало воплощения, мельчайшей былинки, которая сумела бы зазвучать. У этого мира ещё не было историй, он был нем и грустил, слишком отличаясь от других, умеющих болтать, смеяться, плакать и рассказывать.
Здесь не было даже ветра, который мог бы запеть, тем самым разрушая тюрьму тишины!
…Я шёл так долго, что устал и присел прямо в снег. Холод уже пробрался под одежду, глаза слипались, внутренний голос нашёптывал, что можно уснуть и даже такой глупой смертью изменить судьбу этого маленького ледяного мира. Ведь моё тело станет единственной краской, что исказит белоснежность, послужит началом.
Вот только мне ничуть не понравилось, что жизнь в этом мире начнётся со смерти. С глупой и моей смерти — не понравилось ещё сильнее.
Но тело, которое становится краской…
Эта мысль меня по-настоящему увлекла. Я обшарил карманы, пытаясь отыскать хоть что-то подходящее. Как назло пальцы уже заиндевели настолько, что я почти не мог шевелить ими. Но всё-таки после продолжительной борьбы вытащил из потайного кармана небольшой нож.