Где я? И, наверное, кто я здесь?
Мне приходится добраться до ванной, потому что только тут находится зеркало. Пустой и немного мутный кусок стекла, в котором моё отражение выглядит пугающе чужим. И безжизненным.
Но я совершенно точно не умирал и не собирался. Да и не похоже это состояние на смерть. Больше на отсутствие чего-либо. Что же произошло?
Но и память — пуста.
В этом доме несколько комнат, они похожи одна на другую, слишком легко заблудиться и забыться, не находя ответа, где был, а где не был. Только коридор, ванная и кухня чуть отличаются друг от друга. Но всё однообразно серо.
За окном унылый и тоже серый пейзаж, коробка за коробкой высятся многоэтажки, копии друг друга, они настолько одинаковы, что кружится голова. Когда на мгновение отвожу взгляд от окна, однообразные прямоугольники мерещатся мне и в комнате. Лишь немногим позже я понимаю, что это шкафы, кресла и диван.
Во мне нарастает ощущение неправильности.
Пусть я сбит с толку, пусть не могу чего-то вспомнить, но внутри меня что-то живо и требует ответов. Оно бьётся, и постепенно я подчиняюсь этому. Я будто бы запер в груди птицу, и она щебечет, рвётся, стараясь сломать клетку рёбер.
Может, это моё сердце, но я даже не уверен, что в этом мире оно вообще во мне есть. Куда приятнее верить в птичью природу нарастающего волнения. К тому же из окна я не вижу других птиц, никаких. Даже чёрно-серые городские вороны, даже сизые голуби скрасили бы этот мир.
Вот только их нет.
Вполне вероятно, тут совсем никого нет. Кроме меня.
Хотя не поручусь, что я хоть насколько-то тут… существую?
* * *
Слушаю птицу в груди. В этом мире, лишённом ритма, кроме однообразного графического, ведущего только к застою, отсутствию динамики, к скуке в чистейшем её проявлении, птица вдруг начинает выстукивать для меня определённый темп.
Звук внутри меня нарастает. И потому я желаю выпустить его. Мог бы и распороть грудину, да только так вышло, что под рукой нет ни одного ножа, никакого достойного инструмента.
Я пробно шевелю губами, стараюсь подключить голос, но поначалу кажется, что мне вырвали голосовые связки.
Ни звука.
Пока внутри нарастает крик, наружу не вырывается ровным счётом ничего.
Я сидел на полу, и стоило открыть собственную бессловесность, я подскочил и принялся отбивать ритм ногой.
Пол не такой уж гулкий, его скрывает серый ковролин. В спальне получше, но комната слишком узкая, чтобы танцевать, а птица не позволила бы мне стоять на месте. Я вырываюсь на лестничную клетку.
Места тут, конечно, отнюдь не больше, но зато оно звучит и гудит с каждым шагом, прыжком и ударом.