Дорога ответила на мой призыв, вильнула, пронеслась сквозь звёздную мглу и тишину, и я оказался в холле. Отец уже встречал меня.
— Просишь за незнакомку? — спросил он. Хотя я не успел ничего сказать.
— Возможно, и за всех странников тоже, — начал я.
— Погоди, с каждым это следует решать лично, — остановил он меня. — Ты должен понимать.
— Понимаю.
— И всё равно просишь за неё.
— Тебе это ничего не стоит, — я нахмурился. — Разве я так часто прошу об одолжении?
— Хорошо, я встречусь с ней. Поговорю, — он улыбнулся. Непроизнесённое оставалось непроизнесённым, но я понял, что уже сегодня ночью одна из странниц забудет, что такое страх.
А дорога уже звала меня, и я послушался зову.
Рейн стояла на улице, будто забыла, куда именно шла. Ещё несколько дней назад именно тут, на перекрёстке, больше похожем на маленькую площадь, продавали рождественские ели, и всё ещё было усыпано иголками, перемешавшимися со снегом, обрезками шнуров и обрывками обёрточной бумаги. Рейн оглядывалась, словно в этом мусоре потеряла что-то важное и теперь собралась найти.
Налетел порыв ветра, затрепетали-забились бумажные флажки, болтающиеся под козырьком закрытого магазинчика, заскрипела, раскачиваясь, его вывеска. Рейн вздрогнула и нахмурилась. Поправив лямку рюкзака, она свернула в неприметный переулок и зашагала между домиков, украшенных гирляндами. Фонарики пока не горели, а может, владельцы решили, что уже не стоит тратиться на освещение. Рейн отчего-то всегда нервничала, когда бывала в городе после праздников.
В этом городе.
Потому она ускорила шаг и резко затормозила только возле высокой ограды, полностью заплетённой сейчас обнажившимися лозами дикого винограда. Они ложились на решётку так густо, что за ними почти не видно было дома. Рейн знала — там не будет никаких гирлянд.
Она нащупала шнурок колокольчика и нерешительно дёрнула, ничего не услышав.
Снова налетел ветер, ударил в спину и помчался к площади, отсюда Рейн уже не видела её, но прекрасно представляла, как заскрипит вывеска, зашуршат бумажные флажки, взметнутся обрывки обёрточной бумаги. Она вздохнула.
— Сейчас, — окликнул густой мужской бас. Снег заскрипел под тяжёлыми шагами, и вот наконец-то калитка открылась, пропуская Рейн в сад. — Добрый вечер.
Рейн едва не возразила, что ещё день, но сумерки навалились тут же, тёмной и удушливой волной. Почти физически Рейн ощутила, как вспыхивают гирлянды, мимо которых она проходила.
— Добрый вечер… — прошептала она, — учитель.
* * *
Они молча сидели у камина. В руках Рейн была глиняная кружка, над которой поднимался ароматный пар. Рейн не спешила пить, хоть и знала, что этот напиток вернёт бодрость и остроту мысли. Однако ей почти нравилась дремота, захватившая всё тело, едва она уселась в кресло.