Но она продолжала сидеть и смотреть в сгущавшиеся сумерки. В гримерной стало совсем темно. Скоро придет Алиса, начнет одеваться — у нее сегодня генеральный прогон, заполнит все своим щебетанием, разбросает вещи. Надо уйти, пока ее нет, подумала Вера. И не двинулась с места. Сама собой поднялась из глубин сознания знакомая тревожная мелодия, и Вера, подчиняясь ей, запела.
Откуда эти слезы,
Зачем оне?
Мои девичьи грезы,
Вы изменили мне…
Музыка, как всегда, оживила ее, повлекла за собой. Вера выпрямилась и запела в полную силу. Никто не мог ее услышать, никто бы не пришел на голос. Когда она пела своим настоящим голосом, время продолжало идти только для нее, для остальных оно замирало. Ее пение для них не существовало, оно находилось за пределами их бытия. Это было очень странно и пугающе поначалу, но потом она привыкла.
И тяжело, и страшно!
Но к чему обманывать себя?
Я здесь одна,
Вокруг все тихо спит…
Да, никто не услышит и никто не придет. Она всегда ценила эту возможность излить душу и выплакать горе, не опасаясь привлечь чье-то праздное любопытство и неумелое сочувствие. Она всегда справлялась сама. Почти всегда… Вот уже много лет.
О, слушай, ночь!
Тебе одной могу поверить тайну души моей.
Она мрачна, как ты,
Она как взор очей печальных,
Покой и счастье у меня отнявших…
Время лечит, это правда. Но не исцеляет. Оно поможет ранам затянуться, но не вернет то, что утрачено навсегда. А Вера утратила тогда часть себя. Она даже не сразу поняла, что произошло. Поначалу была просто боль, потом наслаждение от того, что боль прошла… И только потом она заметила зияющую пустоту, которая подменила собой жизнь. Неутоленная жажда, непрощенная вина, неизбывное проклятие.
Царица ночь!
Как ты, красавица, как ангел падший,
Прекрасен он,
В его глазах огонь палящей страсти,
Как чудный сон меня манит,
И вся моя душа во власти его!
О ночь! О ночь!
Время, застывшее хрупкой карамельной нитью, оттаяло и снова потекло вокруг нее. Какая короткая ария… а у нее еще столько невыплаканных слез…
— Браво! — тихо, но с чувством сказал кто-то позади нее.
Вера резко обернулась. Ее не могли услышать! Это невозможно!
— А, это ты… — выдохнула она, вглядываясь в темную глубину гримерки. — Напугал.
— Извини, — сказал человек в черном пальто и включил светильник над зеркалом. — Я не хотел. Заслушался и как-то… забылся.
— Есть в этом злая ирония, — Вера невесело усмехнулась. — В том, что мне обычно особенно удаются именно те выступления, которые никто не может услышать. Пою для себя и обкрадываю сама себя.
— Я могу их услышать, — сказал он. — И всегда слушаю. И ты действительно бываешь необыкновенно хороша.