Пробегавшая мимо женщина с ярко-красным зонтиком вдруг притормозила и занырнула к нему под навес.
— Вы не подскажете, а там, за театром, вход в метро есть? Если вон с той стороны обойти?
У него всегда спрашивают дорогу. Во всех городах, на разных языках. В нем есть что-то внушающее доверие.
— Да, за углом сразу налево, там увидите.
Она засеменила дальше, выставляя вперед зонтик, словно прикрывалась им, как щитом, от ветра, а не от дождя. Что-то она такое сказала… про метро… нет, не то. Про театр. Да, вот куда ему надо.
Тяжелая дверь чуть не ударила его по затылку, он едва успел придержать ее локтем, руки были заняты костылями. Лифт не работал, пришлось подниматься по лестнице, кое-как, боком, прислоняясь к перилам. С него капала вода, мокрая подошва ботинка скользила по ступенькам, он дважды чуть не упал. Отупение прошло, сменившись досадой, а потом злостью, и нарастающая боль в ноге только усиливала ее.
Театр не желает принимать его, отторгает, выталкивает из себя. И чем явственнее он ощущал это сопротивление, тем настойчивее двигался вперед, напролом, скрипя зубами от боли и обливаясь холодным потом. Значит, ему здесь не место? Значит, его не возьмут к себе? АВОТиЯ хочет забыть своего питомца, свое неудавшееся дитя, свой позор… Выплюнуть его, как выплюнул когда-то Великовского, а затем стереть и саму память о нем.
Лестница кончилась, и он остановился, чтобы отдышаться. Когда он поднял руку, чтобы утереть мокрый лоб, костыль, предоставленный самому себе, упал и со стуком съехал по ступеням вниз. Саша выругался сквозь зубы, яростно, даже исступленно, хотя и вполголоса — болело горло. Что теперь? С одним костылем он не сможет сделать ни шага. Прыгать на одной ноге, держась за стену? До самого конца коридора? Сползти вниз и подобрать костыль? Он выбрал второе. Это всего лишь один пролет, всего лишь двенадцать ступеней. Всего лишь.
Нога отзывалась болью при каждом неосторожном движении, а под конец — и просто при каждом движении. Добравшись снова до верхней площадки, он уселся прямо на пол. Сердце колотилось, горло перехватил спазм, руки тряслись от напряжения, в глазах потемнело от боли и злости.
Внизу загудел лифт. Значит, все-таки работает. Значит, просто не хотел его везти. Нет, нельзя давать волю гневу сейчас, нельзя… Надо приберечь его, еще пригодится. Он поднялся рывком — неосторожно, ожесточенно, так, что коридор пошатнулся и чуть не уплыл из поля зрения. Он все же удержался на ногах и заковылял дальше, не давая себе времени отдохнуть.
Коридор был бесконечным, он словно растягивался с каждым его шагом, точнее, с каждым неуклюжим прыжком. Саша был уверен… да что там, он знал, в глубине души твердо знал, что никакой двери за портьерой он не найдет. Там будет гладкая стена, штукатурка, и он в кровь разобьет кулак, молотя по ней в бессильной злобе. Их комната больше не примет его. Вход сюда для него закрылся навсегда.