Он хрипло вздохнул, отдернул портьеру и замер.
Дверь была на месте, даже чуть приотворена, и в щель пробивалась полоска света.
Внутри уютно горела настольная лампа. Сёма сидел за столом и читал книгу. Одной рукой он придерживал страницы, другой подносил ко рту стакан с чаем. Услышав скрип двери, он с явной неохотой оторвался от чтения и ошарашенно уставился на Сашу. Рука со стаканом замерла на полпути. Книга, которую читал Сёма, опиралась на коробку с печеньем, и несколько крошек прилипло у него в уголке рта.
В горле совсем пересохло, и он послушно взялся за предложенный стакан, но тут же со стуком поставил его обратно. Рука дрожала, горячий чай выплеснулся на стол и обжег пальцы. Сёма молча достал фляжку, открутил крышечку и щедро добавил в чай какое-то снадобье, так что стакан снова стал полным. Саша так же молча следил за этими манипуляциями — зачем, если он все равно прольет? Рука по-прежнему тряслась, но Сёма прижал его пальцы к стакану и помог донести его до рта. На этот раз получилось, и Саша сделал несколько судорожных глотков, смывая саднящую боль в горле. Стало жарко, кровь прилила к щекам. Ледяная заноза в затылке словно растаяла и потекла по спине и по лицу крупными каплями.
— Что случилось? — спросил Сёма.
Кажется, он спрашивает уже не в первый раз. Саша отстранился и выпрямился, чтобы видеть его лицо.
— Это правда, что Вера умирает?
Сёма не отвел глаза, не вздрогнул, не растерялся. Даже, кажется, не удивился.
— Это она тебе сказала?
— Нет. Это правда?
— Ей сделали операцию два месяца назад. Мы поволновались, но все обошлось. Теперь все хорошо.
— Точно?
— Точно. Иначе как бы она могла петь? А ты ведь ее сам слышал, и видишь чуть не каждый день.
Да, на репетициях они друг перед другом как под рентгеном. От коллег ничего не скроется, любые серьезные проблемы сразу вылезают наружу. Не только медицинские, вообще любые проблемы. И недостаток физических сил нельзя замаскировать. Вера действительно хорошо пела, легко двигалась и работала в полную силу, как обычно. Какой он дурак, что сразу об этом не подумал… Но тревога не желала так просто сдавать позиции.
— Она пишет мемуары, — сказал Саша неуверенно. — Это не потому, что…
— Она их пишет уже четвертый год. Она разругалась с тремя издательствами, а с одним, кажется, даже судилась. Нет-нет, это никак не связано.
— А вы, значит, знали, что она болеет. Почему мне не сказали?
— Она запретила говорить. А ситуация была не та, чтобы с ней спорить. Велела молчать — ну мы и молчали.
— Вы — это кто?
— Я и Ваня. Сундуков еще знал, он режиссер, мы обязаны были его предупредить, что могут быть сложности. Не сердись. Ей тоже тяжело было, и не хотелось умножать эту тяжесть разговорами… Саш, ну ты чего? Ну вот… Я же говорю, все хорошо теперь, правда!