Война закончилась, не принеся победы никому. Не было ни победителей, ни побежденных — только выжившие и те, кому выжить не удалось. Оставшиеся в живых приходили в себя, пытаясь отстроить разрушенные города и поселки. Земля, милосердная к своим самым неблагодарным детям, затягивала страшные раны желтыми одуванчиками и зелеными лопухами — огромными, вдвое и втрое выше прежних. Выжженные первыми страшными ударами города оказались отделены непроницаемым барьером — таким же, какой отделил все шахты с ядерными ракетами и хранилища атомных, водородных и нейтронных бомб, не позволив использовать их для «ударов возмездия». Барьер встал и на лабораториях с биологическим оружием, и на складах с оружием химическим — неизвестно, кем и как поставленный. Верующие говорили о милости Божьей и скором Страшном Суде, атеисты — о секретных проектах правительства или «мировой закулисы», уфологи ждали прибытия добрых и гуманных инопланетных братьев по разуму…
Не дождался никто — и ничего.
Люди оказались просто предоставлены самим себе.
А вот с миром вокруг них стало происходить что-то непонятное.
Вокруг городов, и больших, и маленьких, появились Пустоши. Кто первым их так окрестил, было неясно, но слово прижилось как-то сразу. Взрослым хода на Пустоши почти не было, разве что на самую окраину — пустынно-серую, словно выцветшую, с мертвой ломкой травой и серыми ручейками текучего, как вода, песка. Дальше этих ручейков пройти могли только дети — или сумасшедшие. Ценного в Пустошах не было ничего, и на них быстро махнули рукой — ну есть и есть. Чудовища там не водятся, добра не наживешь, так и Бог с ними.
Время в Пустошах шло очень странно.
Иногда даже казалось, что времени там просто нет. Вокруг шла самая обычная послевоенная жизнь — понемногу отстраивались разрушенные города и поселки, уцелевшие заводы перестали выпускать пушки и снаряды, перейдя на тракторы или грузовики, а по карточкам теперь были не только хлеб и крупа, но даже постное масло, сахар и изредка, по самым большим праздникам — сыр или вареная колбаса. Немного, по сто граммов на человека, но были! А в Пустошах можно было провести почти неделю — дольше не рисковал никто — и выйти чуть ли не в ту же минуту, что и вошел.
И еще в Пустоши как магнитом тянуло тех, кого творящиеся в мире странности задели чуть сильнее, чем остальных.
Подростков — лет от двенадцати до пятнадцати, не старше. Они находили друг друга безошибочно, словно без слов говоря: «Мы с тобой одной крови». Они не доверяли взрослым — в новом, изменившемся мире люди оставались людьми. А значит, все непонятное считали угрозой, если не могли употребить себе на пользу.
