— Стоять! — заорал Уайтекер, вскакивая. — Стой, стрелять буду!
И он действительно выстрелил несколько раз; следом, торопливо перезаряжая мушкеты, принялись палить солдаты. Кислые белые дымки поплыли по ветру. Пират бежал, виляя из стороны в сторону.
Впрочем, сбежать ему все же не удалось — в воротах сада его встретили трое других патрульных, как раз сменившихся с дежурства. Пират бросился в сторону — через клумбу; заметался. На крики и выстрелы сбежались из кордегардии — окружили, набросились, повалили, надели наручники. Подняли на ноги. Пират казался испуганным; солдаты толпились вокруг — шумно дышали, толкались и тянули шеи, скрипели сапогами и ремнями портупей. Пахла трава, качались солнечные пятна на стене беседки, на песке дорожек; из кустов бюст римского императора Марка Аврелия хмуро глядел на клумбу, где раскинулась в цветах рухнувшая с постамента голая мраморная Венера.
Уайтекер, поправляя треуголку, покачивался на каблуках — старался глядеть презрительно и свысока.
— Мне не известно, что за дело было у вас к командору, но уж я постараюсь, чтобы… (Здесь голос юного сержанта дал неожиданного петуха — угрозы не получилось. Уайтекер откашлялся.) Чтобы вы перед ним предстали!
Махнул рукой солдатам, повернулся, зашагал к крыльцу — пирата поволокли следом.
У командора Норрингтона болела голова.
Прохладная, облицованная панелями красного дерева комната на втором этаже особняка была в прошлом кабинетом хозяина, чье тело ныне упокоилось под волнами Карибского моря. В комнате еще не выветрился запах дорогого табака. Норрингтон не курил.
Голова болела невыносимо, и все же командор не мог удержаться — исподтишка запускал пальцы в волосы, щупая покрытую корочкой засохшей ссадины шишку на затылке. Он больше не надевал парик — теперь это было больно; к тому же на жаре и духоте у него и так слишком часто кружилось и темнело в глазах. Пришлось оставить привычку раскачиваться на стуле, ибо и без того от любого резкого движения накатывала дурнота, да такая — хоть ложись и помирай. Врач сказал ему, что удар по голове был слишком сильным, и настоятельно рекомендовал оставаться в постели. Норрингтон отмахнулся.
Он заставил себя выяснить, что случилось с девочкой, которую он пытался спасти. Ей было восемь лет, ее звали Алетта тен Бум, она была дочерью голландца-часовщика, и она утонула.
Он пережил это.
Бумаги, россыпью покрывавшие массивный дубовый стол, были списками — погибших, пропавших без вести, раненых и нуждающихся… Бумаги шевелились на сквозняке. Стук в дверь оторвал командора от прошения некой мисс Энн Бригс — на трех листах та распространялась о том, что голый мужчина, в день катаклизма вылезший из ее дома на крышу через печную трубу, был, несомненно, не кто иной, как дьявол, принявший человеческий облик с единственной целью скомпрометировать ее, почтенную сорокапятилетнюю женщину с безупречной репутацией; далее, без всякого перехода, высказывалось предположение, что это мог быть вор. Завершался пахнущий приторными духами документ просьбой к властям о компенсации за погибшее в катаклизме имущество.