— Прошу, — Петров вглядывался в зал.
— Сдам я, што могу… А останов будет? Ведь вы и ишо раз возьмете, не постыдитесь. Креста на вас нет!
— Ты, дед, сам на свой вопрос ответил. Коли так говоришь, значит, есть у тебя что взять и еще раз. Ты чей? Ага, Курицын. Дед Курицын, мы, большевики, брехать не приучены. И потому скажу: возьмем все излишки.
— Ванька, — сказал дед Курицын, — ты откедова прилетел, сокол ясный? Мотри-и, долетаишьси… Ить што получается, граждане? Мы ихнюю революцию кормим, а она нас, жмет и жмет, последнюю дыханию унимает.
— А то получается, — сказал Иван, — что в городе двадцать тысяч красноармейцев в тифу лежат. Выздоравливающим бойцам варят суп из селедки. Есть случаи, когда люди, оправившиеся от тифа, умирают голодной смертью.
— Нам до города дела нет, — загомонил кулацкий островок. — Там голодранцев уйма, всех не напитаешь.
Военком Николай Медведев рубанул рукой по столу.
— Цыть, крапивное семя! Иван, кого агитируешь? Им на страдания мирового пролетариата наплевать, это ж давно известно. Правильно я говорю, люди?
— Верна-а! — неслось из зала.
— Молод ишо цыцкать, — неслось оттуда же. — Матерное молоко ишо на губах не обсохло… Посадили дармоедов на нашу шею!
— Угомонитесь, старички! — сказал Иван. — Товарищи! Что тут долго говорить? Картина ясная. Давайте голосовать. Кто за то, чтобы в кратчайшие сроки взыскать излишки с лиц, утвержденных волисполкомом, прошу поднять руки.
Кулацкий гурт покидал сходку, выплевывая ругань. Но через три дня хлеб все же потек тонкой струей. Русло этого ручейка Иван расширял действиями гласными и негласными… В те же дни из губернского комиссариата юстиции пришла в Каралатский волисполком бумага. Некий Диомидов, следователь, грозил начальнику Каралатской милиции страшными революционными карами за аресты мирного населения. Предволисполкома Петров, твердый и безоглядный во всем, перед каждой бумагой сверху испытывал необъяснимый трепет… Чесал затылок, спрашивал:
— Ваня, права-то нам на такие аресты дадены? Ты человек грамотный, растолкуй. А то, знаешь, своя же власть к стенке и поставит.
— Давай попробуем уговорами… Соберем еще раз кулаков на митинг.
— Шут его ломи! Что ж он, гад, тогда пишет! Сдурел, что ли? Его бы в нашу шкуру!
— Мы, Андрей Василич, ни одного каралатца, сдавшего добровольно излишки, не арестовывали. Давай и будем отсюда плясать. Но все ж таки… Напишу я Багаеву. Он мой начальник, ему и карты в руки: пусть разъяснит, кто из нас прав, а кто виноват.
Багаеву он написал все как есть, начиная с Точилина. Не утаил, что в кутузке холодно, топит ее два раза в неделю, и что из бедняцкого фонда, созданного волисполкомом, он ни грамма не берет на питание арестованных: их содержат родственники. Написал и про рацион, который установил сам.