— Хватит, граждане, — он открыл дверь. — Не на сходку собрались. Что решили?
— Пойдем, — сказал Пантелей Точилин, — получишь хлеб, чтоб ты им подавился.
— Разжую как-нибудь, у меня зубы крепкие. А далеко ль пойдем?
— Мы свое при себе храним.
— Оно и вернее, — легко согласился Иван.
Во дворе у Алексея, младшего сына старика, двенадцать Точилиных подошли к широченному крыльцу, ухватились за края дубовых плах, приподняли и понесли крыльцо в сторону. Открылся низкий деревянный сруб, запечатанный крышкой, — вход в тайник. «Теперь, дед, — сказал Иван старику, — можешь помирать на здоровье». «Я ране твою смертушку увижу, Ванька, — ответил дед. — Увижу и помру спокойно». «Не будет, дед, нам спокойной смерти, пока живем на одной земле, — сказал Иван. — Хлеб твой, что спрятан у Лазарева, мы нашли. Где ж тут помереть спокойно? А мне, думаешь, легко ли будет помереть, зная, что весь твой выводок цел? Ради спокойной смерти нам с тобой надо было еще при царе поторопиться… Ты что, сдурел?»
Старик дико, по-заячьи вереща, тянулся дрожащей лапой к горлу Ивана.
Вечером в Народном доме собрался сельский сход. На сцене за столом сидели Петров, военком Медведев, Елдышев, Храмушин, Ерандиевы, отец и сын. В глубине зала (в поповском доме снесли перегородки) особняком от основной массы сельчан грудились каралатские кулаки, а было их много — под две сотни. Петров дал слово Елдышеву. Елдышев сказал:
— Товарищи! А также и вы, граждане кулаки! Чем кончилось дело с Точилиным, вам известно. Кто не хочет исполнять продразверстку, того милости прошу в каталажку.
— Это беззаконие! — крикнул из зала эсер Карнев. — Так только в старину царские холуи из мужика недоимки выбивали — голодом, дыбой, плетьми, тюремными ямами. Вам, большевикам, только плетей и не хватает. Вот она, свобода, вот она, большевистская революция во всей красе!
— Ты сыт, гражданин Карнев, а мы, — Иван обвел рукой зал, — голодны. Сытый голодного не разумеет. А потому митинг у нас не получится. Граждане кулаки! Волисполком дает вам три дня сроку. Через три дня к лицам, хлеб не сдавшим, будут приняты суровые меры.
— Сперва найди мой хлеб, — гукнул из тьмы зала чей-то голос. — Сперва найди его, прыткий!
— Это кто сказал? — спросил Елдышев. Тихо стало в зале. — Это сказал гражданин Вдовин Петр Николаевич, вот кто. А хлеб у гражданина Вдовина зарыт на хуторе, куда мы с ним после этого собрания и поедем. — Переждав шум, Елдышев продолжал: — Хлеб — не иголка, за вами следят сотни голодных глаз. Поимейте это в виду. Так что лучше добром.
— У меня есть слово к товарищам комиссарам.