На следующий день утром сообщаю ребятам, что всё купил. Днём улетаю.
– Сколько?
– Коробку, сто штук.
– С ума сошёл, одну? Идиот, на целое общежитие. Беги быстро, бери ещё одну! Не успеешь, разберут.
– Вы знаете, как они все на меня вылупились? Я чуть сквозь землю не провалился.
– Дурак, они от зависти. Была бы возможность, пошли бы с тобой.
Спускаюсь в аптеку. Там вчерашние девушки из ансамбля. Поздоровались, посмеялись. Они просят, чтобы сегодня непременно пришёл ещё. Из окошка весёлый голос.
– На этот раз что забыл?
Моё неловкое молчание, наклоняюсь и тихонько:
– Дай, пожалуйста… ещё коробку.
– Закончились?
Быстро плачу, хватаю свой свёрток, девушки из ансамбля (а ансамбль большо-ой!) кричат вдогонку, чтобы вечером их не забыл. Тут уж провизорши зашлись от завистливого смеха. Он подгонял меня в коридоре.
Может быть, нужно было постоять там и горделиво подбочениться? Почувствовать себя, хотя бы со стороны, настоящим мачо? Пусть расскажут своим приятелям и те… лопнут от зависти.
Сбоку, у последнего книжного шкафа, стоит гитара, сейчас к сожалению там, её место. Витя достаёт и убирает:
– Без вдохновения лучше не пить… и не петь.
– Пение – соединение возвышенной души и места, – соглашается Ира, – В прошлом веке Борис возил меня в Новый Свет. Есть там Царская бухта. Кто был, подтвердит, что она действительно царская. Так вот, вдохновение было в гроте… будете не смеяться, а завидовать.
– Я тебе и завидовала. Виктор обижался, – продолжает смеяться Нина.
– Грот получил по этому поводу имя… да не Бориса – Шаляпина.
Тогда сложилась небольшая компания, можно предположить какая, – скорее всего после посещения Голицынских тоннелей с шампанским, которое на Всемирной выставке 1900 года в Париже получило Гран – при. Горький рассказывал. Ночь, луна, яркая дорожка на воде в обрамлении бликов лёгкой волны. Народ собрался не юный, каждому есть что вспомнить. Любовались, любовались, чего-то не хватало, не сговариваясь посмотрели на Фёдора Ивановича. Упрашивать не пришлось, скорее всего, не удержался бы сам. Помолчал он, помолчал и негромко начал «О, где же вы дни любви, сладкие сны, юные грезы весны?» Через мгновения всё отступило, осталась лунная дорожка и неспешно приходящие по ней волны. Это уже другие волны, волны памяти, у каждого они свои. Мелодия грусти и печали, голос вынимающий душу, громче и громче: «Всё унесла ты с собой – и солнца свет, и любовь, и покой. Всё, что дышало тобой лишь одной».
Горький вспоминал, что слёзы потекли ручьём, остановить не мог никак. И не только он. «Всё, всё прошло, и навсегда». Ничего более прекрасного в жизни он не слышал.