Остро-медовое тепло мешалось с горькими словами. Адалан понимал, что сейчас надо не о себе думать, а об учителе — оказывается, и у него есть свои беды. Но вспоминались почему-то холодные брызги водопада, смех Ягодки и еще Кайле, такая, как утром, присыпанная лепестками вишни. И так остро хотелось к ним.
— Каждым своим шагом, каждым поступком, меняющим нашу жизнь, мы меняем и их жизнь тоже, а от каждого их шага меняемся сами. Другие могут не думать об этом, но не мы, Адалан. Мы — вершители, наши силы слишком велики. Ты можешь не желать зла брату, но можешь ли ты совсем не касаться зла?
Мог ли он? Знал ли он вообще, что есть зло, а что — благо? Думал ли, что даже над собственной жизнью не властен? Из башни Адалан вышел сбитым с толку и озадаченным.
Разговор был долгим, но Кайле все-таки дождалась его в саду. Она снова чертила угольком магические знаки, и, увидев его, все бросила, подбежала с вопросами:
— Ну что? Сильно досталось? Наказал, небось…
— Да не наказал, так, отругал, что силой разбрасываюсь, заданий надавал, — отмахнулся Адалан.
И вдруг спросил:
— Кайле! Кайле Бьертене с Птичьих Скал, знаешь ли ты, что я зависим от тебя, что любой твой шаг отражается на моей жизни?
— Что?
Кайле остановилась, посмотрела удивленно, а потом вдруг расхохоталась, чуть не показывая на Адалана пальцем:
— Лан! Ну, выдумал! Ты? От меня?! Ты — первородный маг, подобие бога. Пять-шесть лет — и станешь сильнейшим в ордене. А я? Лиловый мне не светит. Да и так: курносая, долговязая, коса… не золото, точно — даже в этом тебе не ровня. Обычная, таких — как камешков на берегу. Так что не смеши меня, «зависимый»!
Вот так. Просто и понятно.
Он даже ответить ничего не успел. Потому что прибежал Ваджра и вывалил целый воз новостей: что в замке только и говорят о степном поветрии, что две сотни крылатых уже улетели, что магистры Рахун и Жадиталь тоже собрались к буннанам, и они с Доду будут сопровождать наставницу. И что все ждут только их двоих, чтобы попрощаться.
А потом были поспешные проводы, неловкие объятия Жадиталь и глупые, неуместные слова о том, какой он уже взрослый. И молчание отца, его долгий взгляд, тихая песня о том, что все будет хорошо. Интересно, кого он пытался утешить? Его, Адалана, Жадиталь с учениками или самого себя? Слишком длинный путь до ворот, натужные шутки стражей… И до Адалана наконец дошло, чего так боялся Хасмар, почему волновались магистры на совете, а даахи не смогли сохранить человеческую сдержанность. Потому что это было самое настоящее прощание: те, кто уходили в степь, могли не вернуться.