— Только такой сильный дурень, как ты, может позволить себе защитный покров, от которого трясет всю башню, до самых коренных камней, — говорил он. — Мудрено ли, что каждый маг при виде тебя поминает потрясение тверди. А еще вообразили, что вас можно не заметить. Сущие дети!..
И хоть глаза учителя улыбались, Адалану было вовсе не до смеха. Он вспоминал, как смотрел на него Фасхил: настороженно, зло, и всегда желтыми глазами зверя, вот-вот готовый обернуться. А еще эти его слова сегодня: «Адалан — бездна. Погубит, как щепку переломает и сам не заметит». Конечно, если даже учителю его магия напоминает конец света, то Фасхил, наверное, мечтает попросту придушить. Хранители берегут создания Любви Творящей, все жизни мира. Что такое для них одна жизнь, пусть даже истинного мага? Наверняка т’хаа-сар не раз спрашивал себя об этом. Но над жизнью Адалана он не властен — у Адалана есть брат. Сабаар. А если брат тоже решит, что он опасен? Убьет?
Или Фасхил все-таки прав, Адалан сам погубит брата?
Тот день в Мьярне Адалан почти не помнил — сплошной горячечный туман. Но руку Ягодки забыть не мог: холодную в жарком бреду, сильную, когда страшно… Ягодка обещал, что не отпустит — и не отпускал: рука в руке, вместе, всегда. Вот если бы сейчас… Адалан даже сжал ладонь, словно хотел ухватиться за воспоминания.
Нет! Никогда в жизни он не причинит зла Ягодке. Ни за что! Брат не будет страдать из-за него.
Но они не верили, никто! Никто в совете не заступился за него, никто не сказал Фасхилу, что он ошибается… даже отец. Даже он всего лишь разозлился.
— Почему, учитель? Разве я — зло? — только и смог тогда выдавить Адалан.
— О, голубчик, да ты же совсем раскис. Так нельзя, не тебе. И не сегодня.
Учитель сам налил чай, сам согрел в ладонях, а потом подал Адалану, велел пить и слушать.
— Когда-то, Золотце, я тоже вот так расквасился, решил, что мир слишком несправедлив, и дал волю чувствам, а вместе с ними и своей огненной силе. В тот день я сжег усадьбу и всех, кто там был. И выжег бы еще больше — сад, виноградники, соседнее селение; я и себя бы сжег, если бы не мой хранитель. Шитар остановил, не дал умереть — вернул к жизни своей кровью. Всетворящее пламя беспощадно: на месте дома моего детства до сих пор оплавленная плешь — сама по себе она не зарастает, а применять магию я запретил. Чтобы напоминала: я могу не только создавать, но и разрушать, я уже проявил себя, как разрушитель. Но Шитар все равно спас меня, потому что любил. Шитар любил меня — и поплатился жизнью за мою глупость. Я любил Шитара — и плачу за его смерть раскаянием вот уже почти сто лет. Ты понял, мальчик? Мы зависим от тех, кого любим, и отвечаем за тех, кто любит нас.