Всадница подъехала совсем близко, и все смеялась, радостно и заразительно. А девочка перегнулась вперед, к ней, протягивая ладони, сложенные ковшиком. Чтобы принять то, что ей предлагали, Жадиталь тоже потянулась вперед. Но девочка вдруг раздвинула ладони и на ее рубашку, на светлую шею лошади, на траву у копыт хлынула густая темная кровь. Руки малышки оказались располосованными от локтя до запястья, как у мертвых стражей под серыми орденскими плащами.
— Милая моя! Да как же это?..
Жадиталь испуганно вцепилась в руки девочки. Потом выхватила ее из седла, усадив на землю, и рванула по кругу подол рубашки. Оторванной лентой начала перевязывать руку, но толку вышло немного — кровотечение не останавливалось. Жадиталь снова и снова рвала тонкую ткань, туго затягивала раны, но кровь текла и текла сквозь повязки, и капала в свежую весеннюю траву.
— Сейчас, маленькая, сейчас… где-то тут были подкопытник и стоцвет, я найду…
Она наклонилась к ногам, разгребая стебли, выискивая нужные листочки, когда услышала:
— Оставь пустое, целительница. Смотри. Слушай: кровь отверженного ребенка — великая ценность.
Звонкий молодой голос… кто это? Жадиталь испугано обернулась и увидела мальчика. Нет, скорее, юношу, ровесника ее учеников. Солнце, висящее у горизонта — вечер? Когда успел наступить вечер? — было прямо за спиной говорящего. Против яркого света ни лица, ни одежды не разглядеть, только волосы… пышная золотая корона вокруг головы. Маг из первородных?..
— Кто ты? — спросила Жадиталь. — Зачем ты здесь?
Следовало спросить другое… да она и хотела другое, только мысли почему-то путались и сбивались, как от вина или сильной усталости. Но златокудрый юноша пропустил мимо ушей ее нелепый вопрос и ответил именно на тот, правильный:
— Кровь отверженного ребенка — залог жизни отвергнувшего его племени. Вот так, госпожа-магистр Жадиталь, — сказал он и развернулся к свету. Одежда его казалась алой: то ли тоже окровавленной, то ли залитой закатным солнцем.
Отверженный ребенок — дочь изгнанников? Жадиталь, кажется, начала понимать: хранитель спас малышку не от лихорадки, а от голодной смерти в одиночестве.
— Кровь девочки исцелит больных? — переспросила она.
Но юноша не остановился, только усмехнулся.
— Люди всегда отвергают своих спасителей, — добавил он, уходя.
Знакомый голос, знакомые движения… плащ, так похожий на те, что носят орденские белые маги. Адалан? Отверженное дитя, маленькое чудовище… как он там, в Тироне? Она вдруг поняла, что и сама, и ее ученики — все они забыли о мальчике, о том, что ему предстоит. А ведь они были друзьями, почти семьей. И Рахун, тот, для кого Адалан и правда был частью семьи, молчал. За время пребывания в стойбище суранов ни разу не вспомнил о сыновьях. Проклятье Творящим, почему все так неправильно?