— Господин… я для вас все сделаю, только скажите. Я и не крал никогда…
— Сделаешь, конечно, сделаешь.
Стоптанные подошвы прошуршали мимо, потом Бо заговорил очень близко, уже у самого пола. Нежность и дрожь в голосе пробрали до костей даже Адалана под лежанкой — от медовых слов живот сводило судорогой.
— Ну-ка дай я посмотрю-то на тебя… какой красивый мальчик. Очень красивый. И где только Нарайн вас, таких, берет… а это что, кровь? Это почтеннейший наш хозяин так тебя приложил? Ма-аленький мой. Больно? Думаешь, ты знаешь, что такое больно? Ничего ты еще не знаешь, глупыш…
В следующий миг Адалан услышал глухой удар, звук падения, сдавленный вскрик, треск рвущейся ткани… возня, крик и снова удар. Открыл глаза — и тут же зажмурился снова. Только уши заткнуть не получалось: как ни старайся — все равно слышно. Ласковые уговоры Бораса, мольбы и стоны, и удары один за другим с влажным хлюпаньем и хрустом… А потом что-то мокрое и теплое на полу, под локтями, под коленями… только не смотреть! Не смотреть, не слушать, не помнить, не знать…
Временами все стихало. Борас ругался сквозь зубы, шел к бочке, плескал водой. Вода текла по полу, холодное мешалось с теплым, потом Лин опять начинал стонать, и все повторялось снова…
— Надо же… а малыш-то совсем не такой и хлипкий, — проворчал Бо себе под нос. — Это хорошо. Почтенный Нарайн хотел деткам урок преподать? Вот, рыженький, будешь еще и уроком. Только живым — это вряд ли. Да и зачем? Поверь старику, мальчик, за жизнь цепляться не стоит…
Вдруг смотритель прервался на полуслове, замер, а потом зло зашипел:
— Ах ты, гаденыш маленький, кол тебе в глотку! Ты здесь еще!
Адалан почувствовал, как стальные пальцы хватают за плечо и тянут наружу, и открыл глаза. Пол комнаты был сплошь покрыт розовыми сукровичными лужами, посередине — изломанное тело. Лохмотья, оставшиеся от одежды, почти не прикрывали ни наготу, ни следы побоев. Лицо… лица не было, разве что по рыжим завиткам можно было еще узнать Лина. Но самым страшным было то, что губы на этом жутком лице все еще шевелились: мальчишка пытался что-то сказать, но что — разобрать было невозможно.
— Адалан, ты никак подглядывал? Адалан!
Резкая оплеуха отдалась болью и звоном в ушах. Адалан отвернулся от Лина и уставился на старика.
— Прятаться — нельзя, подглядывать и подслушивать — нельзя! Видишь, — Бо указал на Лина, — что бывает с детьми, которые делают то, что нельзя? Я люблю тебя, Адалан, я никому не скажу, что ты тут прятался и подглядывал. Но если ты сам кому-нибудь проболтаешься или не станешь меня слушаться — пеняй на себя: тоже будешь наказан. Как он. Понял?