В назначенное место Салема не пришла.
Нарайн прождал до зари, все думал, что же могло задержать любимую? А как понял, что уже не придет, вернулся в город.
О том, что отца-вещателя Орса арестовали за измену, гудела уже вся Купеческая площадь. «И самого с женой, и даже маленьких в тюрьму отправили, — не таясь, сплетничали кухарки с зеленщиками и молочниками. — А старшего по всему городу каратели ищут». Нарайн бросился домой, чуть коня не загнал… и попал прямо на засаду. Еле ноги унес, даже сумку бросить пришлось. Впрочем, тогда-то он о сумке не думал, а потом… потом тоже не думал — не до еды было, не до серебра.
Первое время Нарайн не мог уйти. Околачивался в городе, пытался разузнать о родных; был на казни отца, нарочно пришел на площадь, стоял в серой толпе городского сброда и все видел. Потом возвращался ночами. Как бродячий кот пробирался мимо стражи по крышам и заборам, садился где-нибудь под акацией, где тени гуще, и все смотрел на виселицу, на оскверненное тело, смотрел… спрашивал, отчего так? Как могло случиться, что мир в одночасье рухнул? Гордое имя, богатый дом, великое будущее — все кончено. А что стало с его любовью? Боль и ненависть… В том, что именно Вейзы погубили его семью, никаких сомнений не было.
И отца никто не похоронит, не вложит в руку ветвь кипариса, не споет плач над могилой. Честной смерти не дали, а теперь и погребения лишат: Озавира-Миротворца, восемь лет служившего Орбину вещателем, просто зароют в общей яме на тюремном дворе и забудут. В то, что отец мог и правда предать родину, Нарайн не верил и не поверил бы никогда.
Почему-то в те ночи Нарайну стало жизненно важно дать отцу эту злосчастную погребальную ветвь. Не то чтобы он внезапно сделался ревнителем традиций и замшелых мифов, рассказывающих, как Творящие узнают достойную душу по кипарисовой ветке в руке. Просто он должен был сделать что-то в искупление своего греха: мать с малышами гниет в тюрьме, тело отца клюют птицы, а он жив, все еще жив и свободен.
Место казенного могильщика стоило Нарайну последнего имущества, белого плаща из верблюжьей шерсти, но он не жалел: наниматель мог выдать его властям — не выдал, выслушал, посочувствовал и помог. А плащ что? Всего лишь теплая тряпка. Весна уже почти шагнула в лето, месяца четыре и в тунике не замерзнешь, а дальше загадывать незачем.
В день, когда виселицу разобрали, а труп оттащили в тюремный двор, Нарайн вместе с другими могильщиками уже был там и сжимал в кулаке кипарисовую веточку. Пока другие разбирали лопаты, он встал на колени, наклонился к покойникам… и тут же отпрянул в ужасе. Чуть глубже тела отца из-под тощих мощей какого-то старика торчала светлая коса, переплетенная любимой узорчатой лентой матери, а рядом — два детских трупика со вздувшимися животами и сочащимися сукровицей лицами.