Так как в Веджхе было обычаем разбивать лагерь широко, и очень широко, я проводил жизнь в движении то туда, то сюда, к палаткам Фейсала, к палаткам англичан, к палаткам египетской армии, в город, в порт, на радиостанцию, весь день в скитаниях вдоль по этим коралловым тропам, в сандалиях или босиком, укрепляя свои ноги, мало-помалу приобретая способность ходить почти безболезненно по каменистой и горячей земле, закаляя свое уже тренированное тело для еще больших усилий.
Бедные арабы удивлялись, почему у меня не было лошади; и я воздерживался от того, чтобы озадачивать их непонятными разговорами о закалке или признаваться, что я скорее буду ходить, чем ездить, чтобы щадить животных: но первое было правдой и второе тоже. Что-то, задевающее мою гордость, неприятное, поднималось во мне при виде этих низших форм жизни. Их существование бросало отражение рабства на наш человеческий род: на то, как Бог видит нас самих, и использовать их, быть в долгу перед ними, когда можно было этого избежать, казалось мне постыдным. Это было как с неграми, каждую ночь доводившими себя до исступления игрой в тамтамы на обрыве. Их лица, явно отличавшиеся от наших, можно было терпеть; но мучительно было видеть у них в точности такие же тела, как и у нас.
Фейсал внутри день и ночь трудился над своей политикой, в которой мало кто из нас мог ему помочь. Снаружи толпа занимала и развлекала нас парадами, пальбой в воздух и победными маршами. Были и происшествия. Однажды компания, которая развлекалась за нашими палатками, подорвала авиабомбу, реликвию, не разорвавшуюся при захвате города Бойлем. При взрыве части их тел разбросало по лагерю, отметив полотно палаток красными брызгами, которые скоро стали тускло-коричневыми и затем поблекли. Фейсалу заменили палатки, а окровавленные он приказал выбросить; бережливые рабы их отстирали. В другой день загорелась палатка, и трое из наших гостей чуть не изжарились. Весь лагерь столпился вокруг и ревел от смеха, пока огонь не угас, а потом, довольно пристыженные, мы позаботились об их ранах. На третий день лошадь была ранена шальной пулей, и многие палатки были пробиты.
Однажды ночью аджейли подняли мятеж против своего коменданта, ибн Дахиля, за то, что он штрафовал их слишком часто и порол слишком сурово. Они снесли его палатку, с воем и стрельбой, вышвырнули его вещи и избили его слуг. Этого было недостаточно, чтобы притупить их ярость, они вспомнили Йенбо и отправились убивать атейба. Фейсал с нашего обрыва увидел их факелы и прибежал к ним босиком, раздавая удары мечом плашмя за четверых. Его ярость задержала их, пока рабы и верховые, призывая на помощь, не кинулись с криками в атаку вниз по горам, размахивая мечами в ножнах. Кто-то дал Фейсалу лошадь, на которой он преследовал зачинщиков, пока мы рассеивали толпу, стреляя по их одежде сигнальными ракетами. Только двое были убиты и тридцать ранены. Ибн Дахиль подал в отставку на следующий день.