Я начал доктрину удачно, но мне еще оставалось найти альтернативные цели и средства войны. Наши казались непохожими на тот ритуал, жрецом которого был Фош; и я вспомнил его, чтобы увидеть качественную разницу между ним и нами. В его современной войне — абсолютной войне, как он называл ее — два народа, исповедующие две несовместимые философии, подвергали их испытанию силой. С философской точки зрения это был идиотизм: получается, если о позициях можно спорить, убеждения должны быть излечены пулями, и борьба может закончиться только тогда, когда у сторонников одного отвлеченного принципа не будет больше средств сопротивляться сторонникам другого. Это походило на возрождение в двадцатом веке религиозных войн, логическим концом которых было полное разрушение одного из верований, и участники которых уповали, что суд Божий дело решит. Все это могло сойти для Франции и Германии, но не отражало британского отношения к делу. Наша армия во Фландрии и на Канале никаких философских концепций сознательно не поддерживала. Усилия заставить наших людей ненавидеть врага обычно заставляли их ненавидеть войну. На самом деле, Фош сам же и бил свои собственные аргументы, заявляя, что такая война зависит от массового фанатизма и невозможна между профессиональными армиями; в то время как старая армия была идеалом Британии, а ее обычаи — предметом гордости в наших рядах (и в наших колоннах тоже). Мне война по Фошу казалась только истребляющей разновидностью, не более абсолютной, чем всякая другая. Можно было ее определить как «войну-убийство». Клаузевиц перечислял все виды войн: личные войны, дуэли по договоренности, войны по династическим причинам… изгоняющие войны, в партийной политике… коммерческие войны за рынки… одна война редко бывала похожа на другую. Подчас стороны не знали своей цели и двигались на ощупь, пока ход событий не решал дело. Победа обычно склонялась к тем, кто обладал более ясным взглядом, хотя фортуна и высший разум могли превратить в печальную путаницу «неизбежные» законы природы.
Я поставил вопрос, почему Фейсал хотел сражаться с турками, и почему арабы ему помогали, и увидел, что их цель была географической: выдавить турок со всех арабскоязычных земель в Азии. Их мирный идеал свободы мог быть воплощен только так. В стремлении к идеальным условиям мы могли убивать турок, потому что очень их не любили: но убивать было чистой роскошью. Если они тихо уйдут, война закончится. Если нет, мы их заставим уйти или попытаемся вышвырнуть. В последнем случае мы будем вынуждены к отчаянному пути крови и максимам «войны-убийства», но настолько дешево для нас, насколько возможно, так как арабы борются за свободу, а этим благом можно насладиться, только будучи живым. К труду во имя потомства люди относятся прохладно — неважно, насколько случается им при этом любить своих собственных или уже произведенных на свет другими детей.