Лагерь зашевелился после полуденного оцепенения; и шум из внешнего мира начал просачиваться ко мне сквозь желтую обивку палаточной ткани, в каждую дырку и прореху на которой вонзался длинный кинжал солнечного света. Я слышал стук копыт и фырканье лошадей, осаждаемых мухами, пока они стояли в тени деревьев, жалобы верблюдов, звон котелков для кофе, отдаленные выстрелы. Под этот аккомпанемент я начал прорабатывать цель войны. Книги давали ее четко: уничтожение вооруженных сил противника единственным способом — боем. Победа могла быть приобретена только кровью. Это трудно было сказать по отношению к нам. Так как у арабов не было организованных сил, у турецкого Фоша не было бы цели. Арабы не выносили человеческих жертв. Как бы мог наш Клаузевиц добиться своей победы? Фон дер Гольц[66], казалось, зашел глубже, сказав, что необходимо не уничтожить врага, но сломить его храбрость. Только мы не видели перспективы когда-либо сломить чью-либо храбрость.
Однако Гольц был обманщиком, а эти мудрые люди, должно быть, изъяснялись метафорами, так как мы, несомненно, выигрывали нашу войну; и, когда я медленно все взвешивал, для меня прояснялось, что мы уже выиграли войну в Хиджазе. Из каждой тысячи квадратных миль Хиджаза девятьсот девяносто девять были сейчас свободны. Была ли моя вызывающая шутка, обращенная к Виккери, о том, что восстание больше похоже на мир, чем на войну, так же правдива, как она была неосмотрительна? Возможно, в войне правят абсолютные критерии, но для мира годится и большинство. Если мы удержим остальное, то пускай турки остаются в том крошечном уголке, где они стоят, пока мир или Судный день не докажут им, что бессмысленно цепляться за нашу оконную раму.
Я терпеливо отгонял назойливых мух от лица, довольный осознанием того, что война в Хиджазе выиграна, и с ней покончено: выиграна со дня, когда мы взяли Веджх, если у нас хватит ума это понять. Затем я прервал нить моих аргументов, чтобы опять прислушаться. Отдаленные выстрелы усилились и сложились в длинные неровные очереди. Потом прекратились. Я напряг уши, чтобы уловить другие звуки, которые, как я знал, последуют за ними. Достаточно четко в тишине послышалось что-то вроде шороха подола по камням, около тонких стен моей палатки. Тишина, пока подтягивались всадники; и затем тяжелый стук палок по шеям животных, чтобы те встали на колени.
Они бесшумно опустились на колени: и я мысленно отмерил время: сначала замешательство, когда верблюды, глядя вниз, пробовали землю ногой в поисках мягкого участка; потом приглушенный звук и внезапный вздох, когда они опускались на передние ноги, поскольку отряд возвращался издалека и устал; потом шарканье складываемых задних ног, и раскачивание, пока они устраивались, выдвигая вперед колени, чтобы зарыть их в песок под раскаленными камнями, а тем временем всадники, быстро и мягко ступая босыми ногами, как птицы над землей, проходили в молчании или к очагу для кофе, или в палатку Абдуллы, смотря какие у них были дела. Верблюды оставались на месте, неуклюже мотая хвостами по гальке, пока их хозяева были свободны и искали им стойло.