Затем я вычислил, сколько людей им понадобится, чтобы усадить на всю эту землю и спасти ее от нашей атаки изнутри, когда пропаганда просовывает голову на каждую незанятую квадратную милю из этих ста тысяч. Я знал турецкую армию в точности, и даже допуская недавнее расширение ее возможностей самолетами, и пушками, и бронепоездами, сужавшими поле боя, все равно у них, похоже, будет необходимость в укрепленном посте на каждые четыре квадратные мили, и пост этот должен составлять не меньше двадцати человек. Если так, то им потребуется шестьсот тысяч человек, чтобы противостоять недоброй воле всех арабских народов, а вдобавок к ней — активной враждебности нескольких фанатиков.
Сколько фанатиков может быть в нашем распоряжении? Сейчас у нас около пятидесяти тысяч: на сегодня хватит. Очевидно, по этому элементу мы в активе. Если мы осознаем свои ресурсы и будем с ними умело обращаться, то климат, железная дорога, пустыня и техническое оружие могут быть тоже обращены в нашу пользу. Турки глупы; немцы за их спиной — догматичны. Они будут считать, что наше восстание абсолютно, как война, и обращаться с ним по аналогии с войной. Аналогия в том, что касается людских дел, вообще часто бывает надуманной; а вести войну с восстанием — дело хлопотное и мешкотное, все равно что есть суп ножом.
Пока что хватит конкретики, так что я отклонился от επιστήμη[67], математического элемента, и погрузился в природу биологического фактора командования. Его высшей точкой, по-моему, был перелом между жизнью или смертью — на худой конец, усталостью и разбитостью. Военные философы, как положено, сделали из него искусство, и подняли одну из позиций, «кровопускание», на существенную высоту — то, чем стало человечество в битве, действие, затрагивающее каждую сторону нашего телесного бытия, и очень жаркое. Изменчивый фактор, Человек, влиял, как закваска, на эти наметки, делая их непостоянными. Эти компоненты были чувствительными и нелогичными, и генералы оберегали себя посредством резерва, значительной меры в их искусстве. Гольц сказал, что если вы знаете силу врага, и он полностью развернут, тогда можно обойтись без резерва: но так никогда не бывает. Мысль о возможности происшествия, какой-нибудь материальной заминки всегда сидела в генеральских головах, и резерв подсознательно держали, чтобы противостоять этому.
«Чувственный» элемент войск, не выражаемый формулами, следовало угадать, как эквивалент платоновского δοξα[68], и величайшим командиром над людьми был тот, чьи предчувствия чаще всего сбывались. Девять десятых тактики были достаточно определенными, чтобы преподавать их в школах; но одна иррациональная десятая была неуловима, как зимородок, мелькающий над прудом, и она была проверкой для генералов. Ее можно было постичь только инстинктом (развиваемым, когда действия проводились мысленно), пока в кризисной ситуации она не начинала приходить естественно, как рефлекс. Были люди, чья δοξα настолько приближалась к совершенству, что на этом пути они достигали уверенности επιστήμη. Греки, может быть, назвали бы такой гений командующего νοησις