Ночь началась с избытка подобной работы. Дела ховейтат надлежало привести в порядок. После наступления темноты мы собрались вокруг очага Ауды, и я часами пытался захватить этих людей, вглядываясь в эти лица, освещенные огнем, играя перед ними всем запутанным искусством, известным мне, вылавливая то одно, то другое (легко было видеть вспышки в их глазах, когда слова достигали цели), или снова шел по ложному пути, теряя минуты драгоценного времени без ответа. У абу-тайи были столь же крепкие лбы, сколь и крепкие тела, и жар убежденности долго выгорал в них за время напряженной работы.
Постепенно я завоевывал свои позиции, но спор около полуночи еще продолжался, когда Ауда поднял свою палку и призвал к молчанию. Мы прислушались, размышляя, что за опасность, и через некоторое время услышали раскаты эха, последовательность ударов, слишком глухих, широких и медленных, чтобы быстро отозваться в наших умах. Это было похоже на далекие, очень низкие раскаты грома. Ауда поднял свои изможденные глаза к западу и сказал: «Английские пушки!» Алленби выходил на подготовку, и его звуки помогли мне, поставив мое дело вне обсуждения.
На следующее утро атмосфера лагеря была спокойной и сердечной. Старый Ауда, трудности которого на этот раз кончились, тепло обнял меня, призывая к миру между нами. В последний момент, когда я стоял, поставив ногу на взнузданного верблюда, он прибежал снова, заключил меня в объятия и притянул к себе. Его борода кольнула мне ухо, когда он беспокойно прошептал мне: «Берегись Абд эль Кадера». Вокруг было слишком много народа, чтобы говорить подробнее.
Мы шагали вверх через нескончаемые, но волшебно прекрасные равнины Джефера, пока нас не застигла ночь у подножья кремнистого откоса, как утеса над равниной. Мы разбили там лагерь, в кишевшей змеями рощице. Наши переходы были короткими и очень нетрудными. Индийцы оказались неопытными в пути. Они провели недели, шагая вглубь страны из Веджха, и я сгоряча счел их всадниками; но теперь, на хороших животных и стараясь изо всех сил, они могли покрывать лишь по тридцать пять миль в день, что для остального отряда было просто отдыхом.
Так что для нас каждый день был легким, без усилий, практически свободным от напряжения тела. Прекрасная погода с туманными рассветами, мягким солнцем и вечерней прохладой добавила странное спокойствие природы к спокойствию нашего похода. Это было бабье лето, и оно проходило, как припоминаемый сон. Я чувствовал только, что все вокруг очень мягко, очень удобно, что в воздухе разлито блаженство, и мои друзья довольны. Такие идеальные условия должны были предвещать завершение наших удачных времен; но эта уверенность, так как ей не бросала вызов никакая восставшая надежда, только углубляла осенний покой нашего настоящего. Не было ни одной мысли, ни одной заботы вообще. Мой ум застыл в те дни, как никогда в моей жизни.