Не могло быть никакой чести в верной победе, но много чести обещало верное поражение. Всемогущество и Бесконечность были нашими двумя достойнейшими неприятелями: действительно единственными, с которыми следовало вступить в бой полноценному человеку, чудовищами, созданными его собственным духом; и самые стойкие враги всегда были рядом. Когда идет бой со Всемогуществом, честь состоит в том, чтобы отбросить прочь то жалкое оружие, которым мы владеем, и посметь идти на него с голыми руками; пусть мы будем разбиты, но не по причине его превосходящего духа, а из-за его преимущества в снаряжении. Для того, кто видит ясно, поражение — единственная цель. Мы должны верить, снова и снова, что нет иной победы, кроме как вступить в смертельный бой, напрашиваясь на поражение, на краю отчаяния призывая Всемогущество ударить сильнее, чтобы закалить нас, измученных, самым своим ударом, чтобы мы стали орудием Его собственного разрушения.
Это была прерывистая, полубессвязная речь, которая вырвалась в отчаянии, минута за минутой, в нашей крайней нужде, перед этими чистыми, как белый лист, умами, вокруг угасающего огня; и ее смысл едва оставался в моей памяти впоследствии; так на этот раз моя память, обычно рисующая картины, забыла свое ремесло, оставив лишь медленное смирение серахин, ночную тишину, в которой угасало в них все мирское, и наконец — вспыхнувшую в них готовность ехать с нами до любых пределов. Перед рассветом мы позвали старого Абд эль Кадера, отвели его в заросли среди песков и проорали в его тугое ухо, что серахин отправятся с нами после восхода солнца, с его благословения, в вади Халид. Он пробурчал, что это хорошо; а мы пообещали друг другу, что никогда, если жизнь наша еще продлится и представится возможность, не возьмем мы больше глухого в заговорщики.
Мы в изнеможении лежали некоторое время, но снова поднялись очень рано, чтобы осмотреть всадников серахин. Они представляли собой дикую и беспорядочную картину, мчась мимо нас, но мы сочли их слабыми ездоками, и они слишком задавались, чтобы быть убедительными. Жаль, что у них не было настоящего вождя — Мтеир был слишком стар для службы, а ибн Бани был непримечательным человеком, стремившимся быть скорее политиком, чем воином. Однако это была сила, которой мы располагали, так что все это закончилось, и в три часа дня мы сели в седло, чтобы выехать в Азрак, поскольку еще одна ночь в палатке оставила бы от нас одни обглоданные кости. Абд эль Кадер и его слуги сели на своих лошадей, в знак того, что линия фронта близко. Они ехали прямо за нами.