Когда он ушел, я вскочил, закопал свои провода, схватил злополучный взрыватель и бросился, как заяц, к холмам, в безопасное место. Там я перевел дух и осмотрелся, увидев, что поезд наконец, встал. Он ждал в пятистах ярдов за миной, примерно час, чтобы развести пары, а тем временем патруль офицеров вернулся и очень тщательно обыскал землю, где я сидел. Однако провода были спрятаны как следует; они ничего не нашли, паровоз снова собрался с духом, и они скрылись.
Мифлех чуть не плакал, думая, что я намеренно пропустил поезд; и, когда я рассказал серахин о настоящей причине, они сказали: «Нет нам удачи». Что касается прошлого, они были правы, но они имели в виду пророчество на будущее, и я саркастически упомянул об их храбрости на мосту неделю назад, намекая, что может быть, это племя предпочитает сидеть и сторожить верблюдов? Сразу поднялся шум, серахин яростно нападали на меня, бени-сахр защищали. Али услышал возню и прибежал к нам.
Когда мы успокоились, первоначальное уныние было наполовину забыто. Али благородно поддержал меня, хотя бедняга был весь синий от холода и дрожал в приступе лихорадки. Он клялся, что их предок, Пророк, даровал шерифам способность к «ясновидению», и он знал, что удача повернется к нам. Это успокоило их; первое доказательство удачи пришло, когда я, в грязи, не имея другого инструмента, кроме кинжала, открыл коробку взрывателя и заставил электрическую передачу сработать, как положено, еще раз.
Мы вернулись на наш наблюдательный пост у проводов, но ничего не происходило, и вечер спустился, принося новый шквал ветра и отвращения, все вокруг ворчали. Поезда не было; слишком сыро было, чтобы разжигать костер; единственной потенциальной пищей были верблюды. Сырое мясо никого этой ночью не прельщало; итак, нашим животным суждено было дожить до утра.
Али лежал на животе — в этом положении меньше чувствовались муки голода — в лихорадке пытаясь заснуть. Хазен, слуга Али, отдал ему свое покрывало, чтобы укрыть поплотнее. На время я взял Хазена под свое, но вскоре почувствовал, что под ним слишком уж людно. Поэтому я оставил покрывало ему и сошел вниз, чтобы подсоединить взрыватель. Затем я провел ночь там, один, под поющими телеграфными проводами, не испытывая большого желания спать, таким мучительным был холод. Ничего не происходило долгие часы, и рассвет, оказавшийся сырым, казался даже безобразнее обычного. Нам до смерти опротивел Минифир, и железная дорога, и наблюдение за поездами, и их разрушение тоже. Я взобрался к остальным, когда ранний патруль начал обыскивать рельсы. Затем день немного прояснился. Али проснулся, сильно освеженный, и его новый настрой ободрил нас. Хамад, раб, извлек несколько палок, которые он держал под одеждой у самого тела всю ночь. Они были почти сухими. Мы наскребли немного гремучего студня, и при его жарком пламени развели костер, в то время как сухур поспешно убили чесоточного верблюда, которого было меньше всех жалко из наших верховых животных, и начали траншейными инструментами разделывать его на неуклюжие куски.