Не бунтарем, но ментором для всех нас был Хогарт[28], наш отец-исповедник и советник, приводивший нам исторические параллели и уроки, приносивший умеренность и храбрость. Для людей со стороны он был миротворцем (я же — одержимым с зубами и когтями), он побуждал их замечать нас и прислушиваться к нам с помощью своих весомых суждений. У него было тонкое чувство ценностей, и он ясно представлял перед нами силы, спрятанные за паршой и вшивыми лохмотьями, которые мы видели как арабов. Хогарт был нашим рефери и неутомимым историком, он делился с нами своим великим знанием и осторожной мудростью даже в малейших вещах, потому что мы верили в то, что мы делали. За ним стоял Корнуоллис, человек грубый с виду, но явно выкованный из тех невероятных металлов, точка плавления которых достигает тысяч градусов. Так, он мог оставаться месяцами в состоянии, которое было бы превыше белого каления для любого другого, и выглядеть холодным и стойким. За ним опять же стояли другие, Ньюкомб, Паркер, Герберт, Грейвс[29], все убежденные, трудившиеся в одиночку по своим склонностям.
Мы называли себя «Незваные», как банда, поскольку собирались ворваться в чинные залы английской внешней политики и выстроить новый народ на Востоке, презрев колею, проложенную нашими предшественниками. Поэтому мы, внутри нашей гибридной службы разведки в Каире (беспокойное место, которое из-за непрестанных звонков, суеты и беготни туда-сюда Обри Герберт уподобил восточному вокзалу), начали обрабатывать наших начальников, дальних и ближних. Сэр Генри Мак-Магон[30], Верховный комиссар в Египте, был, конечно же, нашей первой попыткой; его острый, проницательный, опытный ум понял наш замысел сразу и оценил его хорошо. Другие, как Вэмисс, Нил Малкольм, Уингейт, поддержали нас, будучи рады видеть, как война приобретает конструктивность. Их поддержка утвердила в лорде Китченере[31] благоприятное впечатление, полученное им от обращения к нему шерифа Абдуллы в Египте годами раньше; и вот Мак-Магон наконец достиг взаимопонимания с шерифом Мекки, нашего краеугольного камня.
Но до этого мы возлагали надежды на Месопотамию. Начало арабского движения за независимость было положено там доблестным, но нещепетильным порывом Сеида Талеба, а позже — Ясина эль Хашими и военной лиги. Азиз эль Масри, соперник Энвера, живший, во многом благодаря нам, в Египте, был кумиром арабских офицеров. Он был приближен к лорду Китченеру в первые дни войны, надеясь привести турецкие силы в Месопотамии на нашу сторону. К несчастью, Британия переживала всплеск уверенности в легкой и быстрой победе: сокрушение Турции представлялось прогулкой. Поэтому индийское правительство противилось любым просьбам арабских националистов, которые могли бы умерить свои амбиции, заставить предполагаемую колонию Месопотамии сыграть для всеобщего блага жертвенную роль Бирмы. Оно прервало переговоры, отвергло Азиза и интернировало Саида Талеба, который отдал себя в наши руки.