Для одной обороны такая щедрость была невероятной. Упомянутые народы были элементами вокруг центра Тафиле, люди, кровная вражда которых делала невозможным их использование к северу от вади Хеза. Официально шерифы, когда атаковали, вербовали всех людей в каждом округе на помесячную плату; но было совершенно понятно, что эта плата была фиктивной, что мы платили, только когда призывали их на активную службу. В списках Фейсала в Акабе было больше сорока тысяч, в то время как все его содержание из Англии не оплатило бы и семнадцати тысяч. Плата остальным была номинальным долгом, который часто с него и не спрашивали, но не законной обязанностью. Однако Зейд сказал, что он им заплатил.
Я был ошеломлен, потому что это значило полное крушение моих планов и надежд, провал попытки сдержать слово, данное Алленби. Зейд стоял на своем — все деньги истрачены. Я вышел, чтобы узнать правду от Насира, который лежал в постели с лихорадкой. Он уныло сказал, что все пошло не так — Зейд слишком молод и застенчив, чтобы противостоять своим бесчестным, трусливым советникам.
Всю ночь я обдумывал, что тут можно сделать, но не находил ничего, и, когда пришло утро, передал Зейду, что, если он не вернет деньги, мне придется уйти. Он послал мне в ответ предполагаемый отчет о потраченных суммах. Когда мы собирали вещи, прибыли Джойс и Маршалл. Они приехали из Гувейры, чтобы сделать мне приятный сюрприз. Я рассказал им, как случилось, что я возвращаюсь к Алленби и отдаю свое дальнейшее назначение в его руки. Джойс тщетно взывал к Зейду и пообещал объясниться с Фейсалом.
Он смог бы завершить мои дела и распустить мою охрану. Поэтому я вышел, всего с четырьмя людьми, под вечер того же дня, в Беершебу — самый быстрый путь в британский штаб. Наступающая весна придала непревзойденную красоту первой части пути вдоль края обрыва Арабы, и мое прощальное настроение позволило мне остро заметить эту красоту. Лощины были укрыты деревьями, но рядом с нами, у вершины, их извилистые склоны сверху казались лоскутным одеялом — ближние луга прикасались к отвесным голым разноцветным скалам. Некоторые цвета им придавали минералы, сама поверхность скал, другие были случайными, от тающего снега, падающего с края скалы, или пыльных веток, или свисающих алмазными струнами побегов зеленого папоротника.
В Бусейре, небольшой деревне на скалах, над бездной, мои попутчики настаивали на том, чтобы остановиться. Я хотел сделать привал, ведь если бы мы дали здесь верблюдам немного овса, могли бы проехать всю ночь и добраться до Беершебы наутро; но, чтобы избежать задержек, я отказался входить в их дома, и вместо этого поужинал на небольшом кладбище около могилы, в трещинах плит которой были вмурованы в цемент косички, украшения, пожертвованные с голов скорбящих. Затем мы спустились по зигзагам крупного перевала к жаркому дну вади Дахаль, где скалы и холмы сливались так, что звезды едва светили сквозь эту кромешную тьму. Мы ненадолго остановились, пока наши верблюды успокаивали нервную дрожь в ногах после ужасного напряженного спуска. Затем они плюхнулись по самые щетки в быстрый поток, под длинной аркой шуршащего бамбука, которая была так близко над нашими головами, что веера его листьев царапали нам лица. Странное эхо на сводчатом переходе пугало наших верблюдов, заставляя бросаться рысью.