на четырех тонких ножках (ножки изящны – отметим),
и гарсон сменит скатерть, – простыню проститутка
словно
занавес театральный
распахивается тьма.
Просыпается город.
К берегам подходит огромный сияющий огнеупорный
лайнер.
Бездомный пес кидается на японских туристов,
рассыпающихся по пристани, словно свежие яблоки
из корзины.
Вечные жертвы алкоголя и Хиросимы
галдят, пугаются, тычут зонтами в бесноватую тварь –
но тот неуемен, – и в звуках хриплых его гортани
чудится Откровение, и очи иконописны, печальны.
И будто фрески шерсть облупилась.
В плавках на вышке дремавший
просыпается спасатель
от лая и гвалта толпы и гудка парохода.
Гарсон несет ему бриошь с мороженым,
наколотую на длинную палку, –
теплая бриошь с мороженым внутри.
Вкусно.
Мамы кричат резвящимся на пляже детям:
“Осторожнее, дети, не намочите ноги в огне!”
Четырнадцать часов ровно.
То есть самое адово пекло.
А мы в белых шортах и претенциозном рапиде
перекидываем маленькими серебряными теннисными
ракеточками
шарик ванильного мороженого.
Азартные. Безмятежные.
Взмокнем. И пот отчего-то будет сладок, пахнуть
твоими духами, любимая.
А потом, Счастливые, на Исходе
дня мы закажем ночь.
Льется лава из кратера Осени.
Лето подобно Помпее.
Официант несет нам Вечер со льдом в высоком стакане:
“Подождите, пусть настоится”.
Мы будем ждать.
Мы будем
средь песков пустыни возможно Сахары
смотреть на закат Марса, на восход Венеры,
потягивая прохладные сумерки из трубочки,
пока среди потемневших,
похожих на серебряный снег в сиянье Венеры песков,
не покажется проститутка.
Ступает мерно, словно Корабль Пустыни.
Длинные ноги на каблуках высоких,
голые руки и плечи, запах сладкий
ухоженного тела.
В темных волосах запутаешься, заблудишься.
Сколько спермы в этом теле смешалось –
что языков в Вавилоне. Шейкер живой.
Но разве это существенно,
если глаза бездонны, а ресницы бесконечны.
А губы иссохли.
Но обращается блядь
в город вечерний огнями блестящий.
Город у моря в теплое время года.
Только из незакрытого люка канализации
потягивает влагалищной сыростью.
Славя Рождество, часы на ратуше поют:
болим-бом, болим-бом, болим-бом.
И вот ведь фантазия чиновников муниципальных:
вместо фонарей на променаде поставить распятия.
Десятки красивых распятий.
Свет от сияния над головами Спасителей
льет свой уют на мостовую в сумерках.
Сны выходят из своих укрытий,
кошмарные, вещие, детские, –
садятся у балюстрады просить подаяния.
Если прислушаться,
стук каблуков и смех на мгновенье
в стук молотков и плач обратятся, но снова
безмятежен вечер курортный.
Вечер у моря в теплое время года.
Разлегшись у ступеней собора, пес языком ловит