В сводах думной палаты гудят голоса — идут споры о предстоящих боевых действиях. Прошлогодние поражения и пугающая военная мощь войска Батория мрачной тенью нависли над всей страной, в том числе и над теми, кто в руках своих держал власть и обязан был эту страну защитить. Иоанн выглядит худо, кажется, постарел еще больше, но он все еще величественно восседает в своем кресле. Рядом, как всегда, царевич Иван, пышущий здоровьем и молодостью, надежда медленно погибающего Русского государства.
Среди думцев заметно присутствие нового человека. Федор Нагой, брат Афанасия Нагого, пожалован в окольничие и наравне со всеми участвует в заседании. Новых ставленников государевых бояре не любят и опасаются, зато видно, как светится от довольства Афанасий Нагой, разодетый в шитый серебром кафтан с пуговицами из драгоценных камней. Никита Романович Захарьин, опершись обеими руками о посох, украдкой глядит в их сторону. Очередные изменения в придворной среде вызывали у него тревогу, ибо любой самодур, добившись расположения государя, может изменить все в худшую сторону. Все помнят опричные годы…
— Надобно укреплять города! Крепости, кои невозможно снабдить должным числом ратников, следует уничтожить, дабы не достались они полякам. Баторий сжег множество захваченных им крепостей, дабы не тратить деньги впустую на их содержание! — говорил со своего места Федор Трубецкой.
— Нет у нас должного числа ратников! — ответил ему Никита Романович. — С каждым годом на службу поступает все меньше людей! Десять лет назад чума выкосила половину страны, вот и сказывается ныне! Среди опытных ратников большие потери…
— Дворяне худо службу несут, — вторил ему Василий Голицын, уже располневший, с ранней сединой в бороде и нездоровым, землистым цветом лица. — Самовольно сбегают с позиций иль вовсе не являются туда! Молвят, боятся они с поляками воевать!
— Боятся, это навряд, — усмехнулся Иван Мстиславский и поглядел на государя. — Нищают они от войны. Тяжко им служить, когда поборы съедают весь доход от земли…
— Так заставьте их служить! — Иоанн поглядел в глаза Мстиславскому. — Иль забыли они мою тяжелую длань? Что ж, я им напомню!
— Государь! — Борис Годунов поднялся со своего места и поклонился. — Вели слово молвить. Думается, государь, ежели дворян, и без того злых и напуганных поражениями, подвергнуть казням, это полякам будет только на руку.
Никита Романович оценивающе поглядел на молодого боярина, улыбнулся в бороду.
— Это верно, государь, — поддержал Годунова Никита Романович. — Сколько отпущенных Баторием ратников вернулось к тебе на службу! А ежели их казнями пугать, так они сами к нему уйдут.