— Молоко еще на губах не обсохло, а уже воевода!
— Так он самим государем отправлен…
— А государь, видать, думает, ежели своих воевод в крепостях ставить будет, то поляки от страха сбегут?
— Молвят, бывший кромешник он… В опричнине служил…
Тут прервал молчание сам Никифор, и все тут же замолкли:
— Бросьте унывать, братцы. Нам бы выстоять немного… а там и войне конец.
— Иди ты!
— Откуда знаешь?
— Как конец? — зазвучали наперебой любопытные голоса.
Никифор усмехнулся, пригнулся к костру, с хитрым прищуром оглядывая товарищей:
— Я давно слыхал, что сам царевич Федор должен приехать к королю и говорить с ним о мире!
— Ась? Чего?
— Федор… царевич… Федор! — покатилось по рядам.
— Да уж, на царевича Ивана надеяться не след! Таким же, как государь станет! Точно говорю… А Федор… Федор погибать нам не даст!
— Брехать — не топором махать, брехнул — да и отдохнул! — выпалил, махнув рукой, чернобородый рассказчик.
— Откуда же весть, Никифор?
— Да точно вам говорю! — стукнув кулаком в колено, отвечал Чугун. — Царевич Федор всех спасет и станет царем!
Снова гул голосов — спорят меж собой удивленные ратники.
— Ты гляди, дабы посланник государев, — седобородый стрелец указал кивком в сторону воеводской избы, — тебе за такие разговоры язык не оттяпал.
— Быстрее бы мир, — молвил молодой ратник, еще совсем мальчишка, задумчиво глядя на костер. — Земля впусте стоит. Сеять некому…
Разом все замолчали, задумались.
— А сколько пало? — ответил еще кто-то.
— Много, — кивнул Никифор. — Из товарищей уже и не осталось никого… То чума, то шведы, то татары, то немцы, то литовцы с поляками… Какая уж тут жизнь…
Тоска разом, по-матерински, объяла всех.
— Да чего тут… Поляки ядер не жалеют. Недолго нам осталось, ежели государь подмогу не пришлет. Ай! — махнул рукой Никифор. — Давайте, братцы, споем! Ванька! Больно мне твой голос люб, за душу берет! Спой нам, а?
Долговязый ратник с уродливым шрамом на все лицо, выпрямившись, затянул вдруг тоскливую песню сильным, глубоким голосом:
Э-ох, что ж ты, волюшка моя, во… моя волюшка,
Воля дорогая,
Э-ох, да где же ты, моя во… моя волюшка,
Воля оставалася?
Э-ох, осталася моя во… моя волюшка
На родной сторонке,
Э-ох, во батюшкином зелё… зеленом саде
Воля загуляла,
Э-ох, на матушкином на красном, на красном окне
Воля залежала…
Притихнув, мужики слушали, кто-то тихонько подпевал, кто-то сидел, задумавшись, Никифор, опустив голову, глядел в костер — в глазах его блестели слезы…
Пока мужики дослушивали песню, он, утерев лицо, поднялся со своего места. Некоторые из ратных встали было следом, но Никифор, не прерывая песни, показал им, дабы сидели, и ушел один. Он направлялся к еще одному уцелевшему зданию, обсыпанному со всех сторон землей для защиты от огня. Отодрав дерн, он отворил скрипучую деревянную дверь и заглянул внутрь. В нос тут же ударил едкий и сильный запах серы. Здесь хранились несметные запасы пороха, с коими можно было обороняться целый год, а то и больше.