— Ты наш истинный государь! Я подле тебя буду! Неужто не видишь, что Годуновы скоро все заберут под себя? Вот кто наш главный враг!
— Ежели мы возможем перенять на свою сторону думу, быть посему, — с не привычной для него твердостью в голосе, ответил Иван. — Но ежели с батюшкой моим что-либо произойдет, я вас изничтожу!
Протасий даже замер от неожиданности, на мгновение легкий озноб пробежал по спине, но это быстро ушло. Он улыбался, не веря своему успеху и тому, каким решительным и сильным может быть застенчивый, кроткий царевич Ванюша!
Но Протасий не ведал тогда, что уже было поздно. Теперь же, когда вооруженный до зубов отряд стрельцов ломился к нему во двор, он понимал, что ничего содеять уже нельзя и что никто не сможет ему помочь.
Нет, есть последняя возможность! Едва справляясь со страхом, бледный, вздрагивающий при каждом ударе по закрытым воротам, он молвил слуге:
— Езжай в дом к моему дяде, Никите Романовичу, проси за меня. Христом Богом заклинаю, на коленях проси, дабы он спас меня! Он возможет! Спеши!
Как утопающий за тонкую хворостинку, хватался он за надежду на помощь двоюродного дяди своего, одного из могущественных московских бояр, коего избегал и презирал до этого долгие и долгие годы…
В то же время затворником в покоях сидел царевич Иван. Стражники стояли в покоях и за дверями, дабы он ни с кем не мог заговорить и дабы ничего с собой не содеял. В его глазах стояли злые слезы, из-за разбитых губ во рту чувствовался солоноватый привкус крови, ныли ребра и руки — так, как сегодня, отец еще никогда не бил его. Он вспоминал изуродованное гневом лицо отца с выпученными безумными глазами и всклокоченной бородой и содрогался от страха.
— Выблядок! Выблядок! Я тебе покажу! Сучий сын! Сучий сын! — избивая сына, кричал царь, и крик этот, яростный, иступленный, до сих пор стоял в ушах. Молвили когда-то, что отец загубил своего брата Владимира и его семью[7]. Разве не возможет погубить и сына, коего уличил в неверности?
…А в царских покоях темно, лишь у свечи на столе раскрыта книга, и на странице ее государевой рукой выделена одна из строк:
"Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак, будь ревностен и покайся"[8].
В середине лета в семье боярина Ивана Васильевича Шереметева Меньшого произошло радостное событие — у него родился сын. Долгожданный наследник появился на свет, когда счастливому отцу перевалило уже за четвертый десяток.
Жена боярина, Домна Михайловна, находилась в коломенском имении, куда Иван Васильевич отвез ее и дочь Елену в разгар тревожных летних событий. Оставшись в Москве, он ждал их исхода, боялся, как бы и его не отволокли в застенок, откуда еще никто не возвращался, — все помнили опричные годы и страх их возвращения испытывали все. Подле себя он держал пасынка Петра, дабы тот мог при случае исполнить любое его поручение.