Никита Романович ехал молча, думал о Протасии, вспоминал день, когда Василий Михайлович, покойный сродный брат боярина, прибыл к нему и с радостью сообщил о рождении сына. Гуляли тогда до утра. Жив был еще и старший брат, Данила Романович…
Вспоминал, как позже приезжал в гости к брату и видел этого черноволосого и темноглазого мальчика, любопытного и доброго. Куда ушло это, когда мальчик вырос и, подобно отцу, стал опричником? Во время зверств в Новгороде и Пскове был рядом с царевичем Иваном, принимал вместе с ним участие во всех непотребствах, а позже и сам на то подначивал царевича! Начал и в придворной борьбе участвовать, сблизился с Бориской Тулуповым, а родного по крови дядю своего, Никиту Романовича, сторонился все эти годы. Видать, как и отец, презирал его за близость к знати, против которой боролись покойные Данила Романович и Василий Михайлович Захарьины. А ныне просит о помощи. Как быть?
— Прибывает, говорят, завтра Симеон Бекбулатович, — добавил вдруг Федор. — Отец, верно ли, что государь сделает его царем? Как же нам величать этого Симеона? — спрашивал Александр, с недоумением глядя на отца.
Никита Романович скользнул взглядом по лицу сына и с презрением уставился в окошко возка. Он еще сам не ведал, чем это все обернется, но боярин хорошо знал государя — этот не позволит татарскому хану полноценно владеть державой! Понять бы только, для чего он нужен…
А пока боярину предстояло пережить радость встречи со своей семьей и родным домом. Лезли наперебой дочери и младшие сыновья, всплакнула на груди от счастья дорогая супруга Евдокия. С заливистым лаем несся навстречу хозяину кобель Буян, едва с ног не сбил, закидывал лапы на плечи, вылизывал лицо шершавым языком. Смеясь, Никита Романович потрепал его за ушами.
Да, он прикипел всей душой к этому псу. Четыре года назад, когда Захарьины отстраивали погоревший после татарского разорения дом, кто-то подбросил к ним на подворье щенка дворняги, похожего тогда на маленького медвежонка. И Никита Романович сам взялся растить животину, ставшую для него еще одним ребенком. Теперь Буян вырос и походил на излишне мохнатого волка, коему не уступал и в размерах.
— Заматерел Буян! Хорош! — приговаривал Никита Романович, хватая его за мохнатый загривок.
— Главный заступник наш! — говорила Евдокия. — Ты уехал, а он места себе не находил, все сидел подле ворот, ждал тебя месяцами!
И уже вечером, после бани, семейного застолья и общей молитвы у киота, Никита Романович уединился в своей горнице, где, по обыкновению, занимался хозяйственными делами. От изразцовой печи струилось приятное тепло, тускло горела одинокая свеча на столе. Тут же лежали раскрытые ларцы с припрятанным серебром, которое боярин тщательно пересчитывал. Буян дремал подле печи и он первым заметил чье-то приближение к дверям, навострив уши, поднял морду, глухо тявкнул. Когда в горницу вступил Федор, пес вновь улегся на пол и прикрыл глаза. Домашние уже привыкли, что Буян живет не на псарне, а в тереме, подобно члену семьи.