— Это для Протасия серебро? — вопросил Федор, разглядывая раскрытые ларцы и кошели. Вдруг он задержал взор на лице своего родителя — окруженное тьмой, при свете одной лишь свечи, оно казалось неимоверно старым, с печатью вечной усталости.
— Припрятанное добро, — пояснил Никита Романович и, откинувшись в высоком резном креслице своем, потер очи. — Ты прав, это для спасения Протасия. Может, удастся его вызволить.
— К кому пойдешь?
— Афанасий Нагой ведь теперь Сыскным приказом ведает? Придется, видать, к нему, — отвечал тихо Никита Романович. Что-то недоброе почуял Федор на душе, хотел было сказать о том отцу, но осекся, сдержал себя.
— На все воля Божья! — заключил Никита Романович, перетягивая набитый серебром кошель. — Ступай отдыхать. И я пойду. Припозднился.
Спрятав все добро в сундук, Никита Романович взял свечу и, тяжело ступая, направился к дверям горницы. Буян, лениво потянувшись, зевнул и засеменил за ним вслед. Федор с непонятным ему чувством тревоги и болью глядел в спину отцу и думал — как же ему помочь? Отец уже не молод. Выдюжит ли?
— И ты спать ступай! — приказал Никита Романович, обернувшись к сыну. — День тяжкий предстоит!
И то было верно. Завтра предстояло встречать прибывающего со своим двором в Москву касимовского хана, а ныне нового государя Московского, Симеона Бекбулатовича.
Небывалой пышностью, обилием драгоценных камней, дорогих тканей, мехами блистал двор нового русского "царя". Казалось, Москву со своим двором занял могущественный правитель Золотой Орды — настолько все пестрило и блистало вокруг! Симеон Бекбулатович, бывший касимовский хан, носивший до крещения имя Саин-Булат, по приказу Иоанна въезжал в государев дворец и по его же указанию занимал русский престол.
Симеон, задрав бритый подбородок, гордым взором черных степных глаз оглядывал встречавших его бояр и духовенство. Митрополит Антоний, полный и невысокий, шел впереди процессии, опираясь на посох. Его дряблые щеки, поросшие седой бородой, были красны от холодного промозглого ветра.
Спешившись, Симеон, облаченный в богатую песцовую шубу, под которой виднелся шитый золотом узорный кафтан, чинно подошел к митрополиту и склонился в ожидании благословения. Антоний дал ему поцеловать свою пухлую руку, прочитал над ним короткую молитву и перекрестил.
К самой службе, что проходила в Успенском соборе, прибыл государь, незаметно и скромно. Иоанн шел, постукивая резным посохом, в распахнутом бархатном опашне, прямой, твердо чеканя каждый шаг в остроносых высоких сапогах на высоких каблуках. Подле него, едва поспевая, семенила его придворная свита, среди коих многие узнали и робкого Богдашку Вельского, племянника Малюты и ныне ближнего слугу государева, и тучного Афанасия Нагого.