Иван Шереметев не стерпел. Соскочил с коня (жаль было губить животину), бросился к передовой, навстречу отступающим воинам. На ходу сбросил в снег шубу и шапку. Воеводы, опешив, замерли на местах, глядя ему вслед.
— Стоять! Куда? За мной! За мной! — кричал он сквозь грохот снарядов, размахивая руками. Хватая на ходу ратников и пихая их, перепуганных, вперед, где-то потерял слетевшие рукавицы. Уже миновал окопы, перелез через ров и схватил первого попавшегося ползущего прочь бойца.
— В строй! В строй! — до хрипоты крикнул воевода ему в самое ухо, поднял и толкнул перед собой. Рядом рухнул стрелец с размозженной головой, боярина с ног до головы обрызгало кровью.
— Что он делает? Верните его! — дрогнувшим голосом прокричал Мстиславский, к кому-то оборачиваясь назад. Но было поздно. На глазах всего войска сбитого снарядом Шереметева отбросило ко рву, и он безвольно скатился по насыпи вниз, оставшись недвижно лежать.
Трубили отступление. Наконец выстрелы смолкли. Теперь только крики раненых и испуганных до полусмерти людей разносились над полем боя, густо усеянном трупами. Молодой князь Мстиславский, видя впервые в жизни такую бойню, осознал наконец свою ошибку — он поторопился начать штурм. Шереметев был прав.
— Скорее! Найдите его! Принесите в лагерь! — приказывал он, расхаживая по лагерю, взъерошенный, разом как-то осунувшийся. Наконец увидел, как в попоне четверо ратников несли к лагерю тело Шереметева. Пронесли быстро мимо князя, он успел лишь заметить там задранную кверху бороду да уложенные на груди окровавленные руки, которые била крупная дрожь. Молодой князь в ужасе оглянулся, замечая, как раненый обильно пятнает за собой снег кровью, и на ватных ногах двинулся по кровавому следу.
Воеводу внесли в шатер, уложили, лекари тут же начали хлопотать вокруг его раздробленных ног. Бледный, Шереметев глядел вверх совершенно бесстрастно, словно не чувствовал боли, и молвил тихо:
— Много раненых… Среди ратников… Им помогите…
Брат его, Федор, примчавшийся тут же, остолбенел было, затем бросился к Ивану, не выдержал, дал волю слезам. Ему Иван Васильевич, разлепив окровавленные уста, прошептал:
— На все воля Божья…
Это были его последние слова. Раненый, в редкие минуты приходя в сознание, стонал от боли, затем бредил, обливаясь потом. Два дня несчастный мучился, и ранним утром десятого февраля смерть наконец проявила к нему милосердие…
Войско, приспустив стяги, провожало тело погибшего воеводы в Москву. Вместе с ним уезжал целый поезд саней, груженных мертвыми телами. Все они были покрыты рогожами, вотолами, каким-то тряпьем, ибо вид многих, изуродованных снарядами, был страшен. Под метущим снегом в тишине уезжал скорбный поезд.