Придворные Магнуса попрятались по углам, лишь Генрих Бойсманн, все такой же прямой и невозмутимый, всюду ходил рядом, и в спокойствии этом была сила, за коей хотел укрыться сейчас измученный страхом Магнус.
— Если мы не откроем ворота, он всех перебьет, — молвил сдавленно герцог.
— Думаю, с этим не стоит торопиться, — отвечал Бойсманн, не отрывая пристального взгляда от растекающегося вокруг города войска. — Для начала нужно понять, чего он хочет. Отправляйтесь к нему, Ваша Светлость! Вы же его подданный.
— Будет хуже, если ворота не открыть, — замотал головой вмиг побледневший Магнус и посмотрел жалобно в глаза Бойсманну. Немец бесстрастно глядел на герцога, в колючем взгляде его читалось презрение, едва заметно двинулись желваки на скуластом лице.
— Тогда пошлите кого-нибудь, — сквозь зубы повелительно ответил Бойсманн. — Живее! У нас нет времени!
Герцог тут же послал в лагерь к государю двух парламентеров, опытных в переговорах мудрых мужей, убеленных сединами, но вскоре седоватые мудрецы вернулись ни с чем, да еще избитые и униженные. Они говорили, что их тут же схватили, как только они приблизились к лагерю, разорвали на них одежду и высекли кнутом.
— И велено было передать вам, Ваша Светлость, дабы вы сами вышли к своему повелителю, — дрожа от пережитого потрясения, докладывали парламентеры.
Магнус понимал, что иного пути нет, к тому же нельзя было показать всем своим подданным, что он трус! Конечно, он выйдет к государю, раскается в том, что нарушил условленный с Иоанном договор и, возможно, попросит помиловать хотя бы тех, кто верой и правдой служил Магнусу. Какой великий поступок! Наверное, они до конца дней будут помнить герцога, пожертвовавшего собой ради них! И, стиснув зубы, с гордо поднятой головой, Магнус велел подать парадную одежду и приготовить коня.
В сверкающих легких латах, в золоченом шлеме, напоминающем корону, выехал он к московитам в сопровождении пестро разодетой свиты. Лагерь русских, с их чадящими кострами, многолюдным шумом, звоном стали, бесчисленными стягами и хоругвями, казался Магнусу чем-то страшным, к нему оборачивались черные от пыли лица усталых ратников, глядели пристально, но он силился не видеть этого, опускал взор. Иоанн уже выехал герцогу навстречу. Царь, сидевший верхом на вороном жеребце, был облачен в черный тегиляй, золотом сверкал его остроконечный шлем. Конь, украшенный цветастой попоной, угрожающе звенел драгоценной сбруей. Натянув поводья, царь остановил его.
Все вокруг, казалось, замерло. Замолчал лагерь, замерла свита Магнуса. Иоанн истуканом возвышался в седле и ждал, пока герцог подъедет ближе. Магнус спешился, качнулся, но удержался на ногах, схватившись за луку седла, и неуверенным шагом направился к царю. Свита его осталась на месте. Герцог, во всем своем великолепном одеянии, упал на колени в пыль перед государевым конем. Он говорил несвязное, мешал русский и родной языки, все твердил о верности своей, запинался.