Будто запруда взорвалась. Аксакалы, до того угрюмо молчавшие, вспыхнули пламенем:
— Что за бесстыдство такое!
— Что за наглость!
— Дамбылда, вы извращаете законы шариата!
— Поправьте сами!
— Мы не согласны с этим!
— Если все так обнаглеют, мы лишимся жен!
— Дайте сказать, аксакалы и все остальные почтенные люди! — Овладев собою, Батийна явно старалась говорить спокойно, как человек, одерживающий верх. — Просьба этой молодухи — путевая просьба! Невежества и наглости тут нет и в помине! Пастух и молодуха отстаивают свое право. Если хотите, чтоб наш народ процветал и наш край шел в гору, дайте волю этим любящим друг друга молодым людям. Да будет у них свой очаг!
Будто жеребец, повалявшийся на земле, вскочил Серкебай и, глядя в упор налившимися кровью глазами, обратился к Батийне:
— Эй, молодуха! Ты была невесткой не одного только Кыдырбая, а всех четырех наших родов. Ты тоже не гаси свой очаг! Никто тебе еще не давал разводную! Распустилась ты! Мало того, сбиваешь всех белоуших на дурной путь! — Он затрясся, словно его ожгло на пожаре: — Дитя мое! Предупреждаю тебя: если хочешь на том и на этом свете остаться с чистой совестью, сверни, пока не поздно, с неверного пути, присоединяйся к людям! Перестань кружить головы глупым недоумкам, дитя мое…
Сквозь сдержанный гнев Батийна сказала спокойно:
— Не торопитесь, бай-аке! Никто не кружит головы белоплаточным, и никто не распускается. Получив свободу, они находят себе друзей по сердцу…
Серкебай поспешно вытащил из кармана привезенную из города справку. Багровый, он потряхивал листом бумаги:
— Знаешь, что это такое, дитя мое? Если бы ты не кружила головы, если бы ты не сбивала с пути, разве Зуракан убежала бы в Чуйскую долину, бросив своего мужа, предназначенного ей богом? Может, по-твоему, Текебай, который ничуть не хуже любого джигита, не ровня твоей Зуракан?
Приехав в эти места, Батийна расспрашивала о Зуракан, говорила наедине и с Текебаем. Она узнала, что Зуракан относилась к Текебаю ласково и уважительно.
Текебай сильно загоревал с того дня, как ушла от него Зуракан. Выпасая стадо, приткнется где-нибудь на склоне и, не отрывая глаз от голубого неба, проливает горючие слезы. Порой отправится вместо Зуракан за дровами и орошает слезами траву… Как высота горы виднее издалека, так образ бесследно пропавшей жены все ясней представал перед ним. Он не находил себе места, словно навалилось на него небо, и в отчаянии бил себя кулаком по темени: «Дурья моя голова поддалась изворотам этой белой змеи Букен! О бесценная моя Зуракан! О птица моя звонкоголосая!»