Праздник в честь генерал-губернатора продолжался несколько дней и удался на славу.
На тое Айганым сидела рядом с Михаилом Михайловичем. Она спросила его, как ей быть дальше с Чингизом. Сможет ли он в будущем стать ага-султаном?
Сперанский объяснил, что если сейчас опора русской власти в уважаемых людях из ханских родов, то со временем это может несколько измениться.
— Нам нужны помощники из хороших туземных семей, — доверительно говорил генерал-губернатор, — но прежде всего знающие русский язык. Наша задача подготовить хотя бы небольшое число образованных подданых Российской державы, преданных царю. Еще не все ваши султаны понимают это. Мой совет — начинайте полезное дело. Пусть ваш сын учится в Омске.
— А где? А кто мне поможет? — воскликнула Айганым, понимая, что сейчас решается судьба Чингиза.
— Помогу я, — твердо и тихо отвечал Сперанский. — В Омске открылось войсковое училище. Есть там и отделение для мусульман. Сын ваш будет одним из первых офицеров-кайсаков, и кто предугадает, может, он станет большим человеком.
Айганым не знала, как благодарить Сперанского. Впервые за много дней радостно стало у нее на душе. Лучшего придумать для Чингиза, кажется, было нельзя.
Заарканенный Чингиз
Будь на то воля Чингиза, он не остался бы в городе. Мальчик слишком привык к степному раздолью, к благодатным ущельям Срымбета. Омск сразу отпугнул его теснотою и пылью улиц, домами, стоявшими вплотную друг к другу, высокомерностью людей, замкнутых, недружелюбных, таких чужих ему. Ни табунов, ни быстрого аргамака. Он видел лошадей, впряженных в повозки. Они казались клячами по сравнению с аульными. Разве что коровы, возвращавшиеся к вечеру с пастбищ, мычали так же, как дома. Но их было так мало. Изредка попадались свиньи. Чингиз никогда не встречал их прежде. Однако детским своим сознанием он вспоминал язвительные рассказы домашних, воспринимал свиней как поганых животных. Даже глядеть на них было противно до тошноты…
— Не буду здесь жить, не буду! — закричал Чингиз в день прощания с матерью.
— Будешь! — со всей решительностью отвечала мать.
А когда убедилась, что слезами сына не успокоишь, отвесила ему, уже садясь в тарантас, звонкую пощечину. Чингиз заревел. Айганым даже не посмотрела в его сторону, и лошади тронулись.
Конечно, в глубине души она жалела своего любимца. Но, ох, как ей не нравилось, что мальчуган, почти джигит, надежда Срымбета, оказался капризным и плаксивым.
Впрочем, скоро все обошлось. Чингиз, зачисленный в эскадрон азиатского отделения Сибирского войскового училища, проявил способности к ученью. Не имея раньше никакого представления о русской грамоте, он в первые же годы стал бойко читать, писать и говорить по-русски, попал в число лучших учеников. Продолжай он после училища свое военное образование и дальше, кто знает, как сложилась бы его офицерская судьба. Но на пути Чингиза были барьеры, построенные еще до его определения на учебу. И возвела эти преграды сама его мать Айганым.