Кожык обосновался в Менизее вместе со своим братом Кокаем, слабым и здоровьем и характером. Переезд на новое место гибельно сказался на судьбе хилого бая. Он вскоре умер, и о его смерти прослышал Есеней, живший в эту пору в своем уединенном далеком Буркеу.
Когда-то Есеней крупно повздорил с Кожыком. Вороватый Кожык похитил у него беркута, не зря прозванного Зорким Глазом за его способность выслеживать и настигать лис. Зная хватку Кожыка, Есеней не отправил к нему гонца, а самолично приехал на его осеннюю стоянку. Кожык по своему обыкновению грелся в чем мать родила у очага своей юрты. В жаркие летние дни он и по аулу мог бродить совсем налегке, не ведая, что такое смущенье.
Есеней, не слезая с коня, остановился у юрты и зычным голосом, не преминув выругать Кожыка и заикою и собакой, возвестил о своем приезде. Как ни своенравен был Кожык, но закона гостеприимства не нарушил, накинул на голые плечи легкий чекпен из верблюжьей шерсти и по всем правилам приветствовал Есенея, как старшего. Правда, Есеней не взял его протянутой руки и решительно потребовал отдать беркута.
— Почему ты его отнял? У тебя девять сыновей, а у меня ни одного. Ты на них надеешься, а мне на кого надеяться? Отдай Зоркого Глаза.
Кожык опустил голову, сложил руки, смиренно проговорил, заикаясь:
— Ты по-обе-дил, Есе-еней! От-отпро-буй моего уго-още-ния и заб-бирай своего бе-беркута.
Но в этот приезд в дни поминок по Кокаю Есеней был миролюбив и даже не вспомнил истории с беркутом. Да и не ради поминок прибыл он к Кожыку, хотя и прочитал, как положено, поминальную молитву. Совсем другая мысль владела Есенеем. Он не сомневался в ловкости Кожыка. Бывалый барымтач стал теперь одним из самых опытных тихих разбойников. Помогали ему в конокрадстве и девять отчаянных, удавшихся в отца, сыновей и все окрестные воры, льнувшие к нему, как к признанному вожаку. За всеми ними так и утвердилась кличка сторожевых псов Кожыка. Потерпевшие чаще всего побаивались вступать с ними в спор. Мол, самой судьбой предназначено было лишить их скота. Ну, а те, что посмелее, пробовали жаловаться старшим и младшим султанам, но проку из этого не выходило никакого. Своею властью султаны в этом случае не пользовались, изредка ограничиваясь пересылкой жалоб омским властям. А там и дело с концом.
Убежденный, что Кожык затаил в душе злую обиду на Чингиза, зная его силу и воровскую изворотливость, Есеней принялся разжигать в нем чувство мести и честолюбие.
— Эх ты, Кожык-заика. Присмирел ты, я вижу. Где твоя прежняя хватка? — играл Есеней на его слабых струнах. — Почему ты не берешь кун, почему ты решил простить убийство своего родственника Балтамбера? Ты что, Чингиза боишься? Много славных сынов было в твоем роду Уак. Люди помнят Камбара-батыра на черном с белой звездочкой коне. Помнят и Ер-Кокше. Даже молодые знают Ер-Косая и Сары-Баяна. Только ты забыл их славу и стал рыхлым и слабым, как баба. Уаки, вы перестали защищать свою честь. Потомки Вали-хана убили вашего сильного родича и спрятали его тело. А у вас только и нашлись слезы, чтобы оплакать Балтамбера. Сколько лет прошло с тех пор, спрашиваю я. Кто из вас сел на коня, чтобы отомстить за смерть мужчины своего рода. Притихли вы и теперь, когда на вас свалилось такое несчастье. Что же ты молчишь? Отвечай!