Но растерянный Кожык молчал. Молчал от этого неожиданного напора, от нахлынувшей вновь обиды. Заикавшийся всегда, он сейчас разволновался так, что мог только тянуть, задыхаясь от волнения:
— Э-э-э…
Тряслись губы и подбородок. Есеней, почувствовав, что ему удалось загнать Кожыка в тупик, атаковал его еще стремительнее:
— Слова не можешь произнести, заика! Ты кого боишься? Ханских потомков? Разве ты не знаешь, что сейчас ханскому роду и вся цена — пять копеек!
— И в-верно! — произнес с трудом первое осмысленное слово Кожык. Он переполнялся кипящей злостью, и она вот-вот готова была прорваться наружу. Злость и гнев угрюмо вспыхнули в узких глазах, желваки так и перекатывались под кожей.
— И верно! — передразнил его Есеней. — Так что же ты сидишь сложа руки. Или ты со всей твоей силой и всеми твоими уаками только против меня идти способен: то призового коня уведешь, то любимого беркута уворуешь. Где же твой боевой дух для настоящих врагов? Может, у тебя не хватает, а может, и совсем не бывало.
Есеней наступал, а Кожык, охваченный бессильной яростью и стыдом, выглядел беспомощным и жалким. И вдруг из узких раскосых глаз первого в округе конокрада и задиры брызнули слезы.
Слезливость эта только усилила натиск Есенея.
— Я считал до сих пор, что ты мужчина, батыр! А ты вон какой слабый! — Он собрался с чувствами и выкрикнул старинное слово неудовольствия и презрения. — Эх, тайири! Распустил июни, как баба, а надо взять в руки оружие. Чтобы я не видел больше твоих слез!
Пристыженный Кожык рукавом верблюжьего чекпена утер слезы, а Есеней продолжал свое:
— Чингиз у тебя отобрал землю, заставил искать в степи пристанище у родичей. Он виновен в убийстве достойного мужчины твоего рода. Отомсти ему… Иначе твое имя навсегда забудут или будут вспоминать с усмешкой. Скажут: «А, это тот Кожык»…
— Что же мне делать, посоветуй, Есеке! — Кожык, кажется, был готов на все, чтобы не слышать больше упреков.
— Тогда слушай, запоминай и действуй. Врукопашную его уже не свалить. Надо издали, с расстояния, так ударить его в живот, чтобы он потерял рассудок.
Кожык только переспрашивал и поддакивал, соглашаясь с каждым словом Есенея.
— Орда Чингиза сейчас на границе оренбургских и сибирских казахов. Сибирских я настрою против него сам. А ты бери соседей. Уводи табуны у оренбургских баев побогаче. Пусть думают, что это делают сторонники Чингиза. Он окажется между двух огней. Он может и не выбраться, а уж обожжется наверняка!
Есеней был настойчивее и находчивей Кожыка. Кожык понял: только так можно отомстить Чингизу, сильно поколебать его положение, И после отъезда Есенея начал неутомимо действовать. Он и его подручные уводили косяки аулов аргынцев и кипчаков, аулов родов Жагалбайлы, Жалпас, Шомекей, кочевавших на землях оренбургских казахов. Ворованный скот сгоняли в глухие урочища, принадлежавшие опытным конокрадам — барымтачам, а теперь тихим разбойникам Медебаю, сыну Кишкильдика из кереев и карааульцу Ваубеку.