— На твоей милости лица нет! — сказал он ему. — Его величество император уже тому порадуется, что ты, хоть и болен, а все же приехал сюда, в Констанц. Притом у нас нужда есть в твоем голосе, уж больно верховодит духовенство в соборе. Видно, его святейшество Иоанн Двадцать третий папой остаться желает, вот и нагнал попов сюда великое множество…
— Мы с ними еще потягаемся! — сказал деспот.
Но совета графа Людвига послушался и остался в Констанце.
Вечером, в канун рождества, когда всадники, посланные на разведку, возвратились с вестью, что Сигизмунд стоит на окраине города, деспот находился на подмостках в обществе графа Людвига и кардинала Пьера д’Альи, который на торжественном въезде императора представлял папу Иоанна XXIII. Воины Лазаревича при полном параде выстроились у подмостков. Дорога, по которой надлежало пройти шествию, была залита красным заревом, и площадь перед ратушей казалась единым морем света: факельщики стояли так тесно, что почти касались друг друга локтями. На берегу Рейна пылали громадные факелы, небо от них стало багровым, словно весь город пылал. Городской совет не ударил в грязь лицом, причин стыдиться у старейшин не было.
Внизу, среди солдат Лазаревича, стоял и Янко Хуняди: истомившись от волнующего ожидания, он глазел на пышное, невиданное доселе зрелище. Наконец-то он увидит Сигизмунда, короля-императора, коего столько раз пытался представить себе по рассказам отца, чьим воином так жаждал стать. Каким могущественным, необыкновенным человеком должен быть тот, кого встречают с таким почетом в большом городе далекой страны!
Но была у Янко еще особая причина для волнения: в свите Сигизмунда состояли его отец и дядя Радуй, с которыми он не встречался с тех пор, как уехал в Смедерево. Вот будет радость, когда он, неожиданно представ перед родными своими, поздравит их со счастливым рождеством…
С дальнего конца улицы, выходившей на площадь, неслись, сливаясь воедино, приветственные клики толпы, вверху на колокольне собора торжественно и ликующе разом забухали колокола. Император едет! По спине Янко, опьяненного и очарованного этим ураганом звуков, пробежали мурашки, на глаза навернулись слезы. О, как прекрасна, как восхитительна жизнь, припасающая для людей подобные зрелища! Он боялся заплакать, — ведь это не к лицу воину Лазаревича, да еще мечтающему стать воином короля.
Площадь между тем обратилась в сплошное ликующее горло: из устья улицы вливалось в нее императорское шествие. На танцующих и дико озиравшихся от страшного шума конях двигалось войско; впереди, на черном жеребце, ехал, окруженный телохранителями, император в белоснежной мантии. Какая статная, богатырская фигура, как истинно по-королевски, милостиво улыбаясь, кивком головы принимает он приветствия толпы!