— Сейчас это не важно! Глянь сюда! — Кравец отошел в сторону, пропуская тучного друга к микроскопу. Тот смотрел в окуляры, шумно сопя через гофрированный хобот, складывающийся в походную сумку защитного цвета, которую неуклюжий Ткаченко придерживал локтем. Ученый много лет страдал диабетом, и сейчас от него исходил едва уловимый запах ацетона, характерный предвестник диабетической комы.
— Как с сахаром, Сеня? — тихо спросил Кравец.
— Жизнь как коробка шоколадных конфет, — прогундосил Ткаченко, сверкнув линзами. — А у тебя диабет!
— А если серьезно?
— Нужно проходить курс капельниц, а все лечебные учреждения переоборудованы под «красноглазку». Жена предложила вызвать коммерческую медицинскую службу. Знаешь, сколько они берут за визит?
— Не представляю…
Ткаченко назвал сумму, Кравец присвистнул.
— Это называется вторая волна, — продолжал бубнить в раструб Семен Дмитриевич, не отводя глаз, сокрытых стеклами противогаза, от окуляров микроскопа. — Стресс, вызванный пандемией, в разы умножает число рецидивов хронических заболеваний. Пока силы властей сосредоточены на сдерживание растущего, как на бабушкиных дрожжах, числа заболевших от «красноглазки», огромное количество страждущих начнут умирать от гипертонических кризов, не полученной помощи при обострении ишемической болезни сердца или инсультов. И это я не беру в расчет такой раздел, как травматология! Человек может погибнуть от элементарной рыбьей кости, застрявшей в горле, или от полученных ожогов, или же от удара электрическим током, потому что врачи в тот момент пытаются спасти очередного бедолагу от последствий «цитокинового шторма», вызванного вирусом.
— Процент заразившихся врачей огромен, — заметил Кравец. Он присел на стул и внимательно смотрел на друга.
— Врачи — герои, — без ложного пафоса, абсолютно серьезным тоном сказал Ткаченко. — Работают в памперсах, смены по восемь часов без питья и еды. — Он обернулся к компьютеру, коротко взглянул на разбросанные по рабочему столу листки бумаги, покрытые заметками, сделанными размашистым почерком. — Я ведь не жалуюсь, Миша. Умирать страшно…
Кравец кивнул. Ему мучительно хотелось закурить, но он терпел. Ткаченко громко вздохнул. Он снял пиджак, под мышками темнели пятна, лоб был усеян бисеринками пота.
— Сквозь эту штуку неудобно смотреть, — пожаловался толстяк.
— Потерпишь.
— От тебя всякого можно ожидать, Михаил Григорьевич, но такого! — Ткаченко красноречиво покачал головой, облаченной в противогаз. — Давно ты это сделал?
— Что — это? — спросил Кравец. — Привил себе вирус?