— Аэропорты и вокзалы закрыты, Джон, — напомнила Марина. — Здесь ситуация не намного лучше, чем в Лондоне. Очень много людей умирает. Вчера скончался мой друг. Я его и не знала толком, он приехал из Калининграда, хотел посмотреть город.
— Я соболезную, Мэри, — прохрипел Джон. — Пожалуйста, вернись в Лондон!
— В Петербурге введен комендантский час, да и во всех крупных городах России тоже…
— Россия! — неожиданно зло и с оттенком глупой радости воскликнул мистер Фокс. — Конечно, Россия, кто же еще?! Сначала вы оккупировали Крым, а теперь решили убить всех при помощи вируса!
— Эпидемия не знает границ, Джон. Вчера в Китае был установлен антирекорд, — за сутки от вируса скончалось двенадцать тысяч человек.
— Зато ваши руководители очень неплохо их знают! — Злоба придавала мистеру Фоксу сил. Его голос крепчал. Раньше Марина не замечала за отчимом антироссийских настроений. Это была прерогатива миссис Фокс. Джон обычно беззлобно подтрунивал над супругой. Близость смерти действует на людей по-разному. Одни преисполняются благородством, другие наполняются ненавистью. — О-о-о-чень неплохо! — пропел он гласную. — У нас много об этом говорят! В тайных лабораториях Кремля вывели эту проклятую заразу, которая теперь уничтожит весь цивилизованный мир!
— Ты говоришь глупости, Джон! — устало сказала Марина. — Здесь так же умирают от вируса, как в Англии. Умер мой друг, — напомнила она, но мистеру Фоксу было все равно. Он оседлал благодарную тему, связанную с жалостью к себе, а когда такое случается, страдания других людей не имеют значения.
— Ваши олигархи и чиновники попрячутся в закрытых бункерах! — кричал он. — И я не удивлюсь, если у русских имеется противоядие от вируса! — Он добавил какое-то слово, смысл которого Марина не уловила, и шумно закашлялся.
Почему-то девушке стало жаль отчима. Одинокий и слабый человек, дрожащий от страха в своем загородном доме в двадцати милях от Лондона. Элитное жилье в элитном микрорайоне. Мистер Фокс страшно гордился крохотной лужайкой перед домом, на которой много лет выращивал крокусы. Закупал где-то специальный дерн, семена растений, а когда по весне распускались ядовито-желтые цветы, радовался, как ребенок.
— Мне очень жаль, Джон, — искренне сказала Марина. — Я бы приехала, если бы смогла…
— Мне… мне так страшно, Мэри… — Мистер Фокс не стыдился своих слез.
Марина ни разу не видела отчима плачущим или громко смеющимся. Он остерегался проявления сильных эмоций, как другие люди боятся удара в лицо или прилюдного унижения. Девушка с трудом могла представить его занимающимся любовью, а мать отпустила однажды на эту тему едкое замечание. Марине было двенадцать лет, и она не поняла смысл шутки, но со свойственной детям восприимчивостью уловила уничижительные интонации в тоне, да и Джон сильно побледнел в тот раз и ничего не сказал в ответ. Марина жалела отчима тем характерным, свойственным русским людям состраданием, в котором не было и тени превосходства или злорадства. После телефонного разговора с мистером Фоксом ей стало совсем худо, и тогда она позвонила отцу…