Отец Серафим с трудом поднялся с кровати, приступ дрожи набросился на него, словно свора злых собак. У него застучали зубы, судорога свела мышцы.
— Я тебя силой заберу в больницу! — кричал доктор. — Спеленаю, как непослушного ребенка, и увезу! Слышишь?!
Дрожь немного ослабила хватку, но священник знал, что это временная передышка. Он захлебнулся в приступе лютого кашля.
— И не вздумай запираться, отче! — Голос врача сверлил и без того воспаленную голову. — Дверь сломаю!
Отец Серафим отложил смартфон на кровать, голос врача уплыл куда-то очень далеко и доносился теперь, будто из соседнего помещения через неплотно закрытые двери. Он открыл бутылку минеральной воды, жадно отпил из горлышка. Солоноватая жидкость оросила горло, стало немного полегче. Монах взял смартфон, поднес к уху.
— Где ты, отче?! — В высоком голосе врача угадывалось беспокойство.
— Я здесь, Гуча, здесь, д-д-дорогой…
Отец Серафим лег на кровать, закрыл глаза, и тотчас кровать поплыла куда-то, как лодка, танцующая на морских волнах. В этом состоянии не было ничего плохого. Издалека прилетели чарующие звуки, словно неподалеку играли удивительную по красоте мелодию.
— Я здесь, Гуча… Все еще здесь…
— Ты ведешь себя безответственно, Серафим! — возмущенно кричал доктор. — Скорая помощь выехала, дороги пустые, будут минут через тридцать, — он перешел на русский язык и говорил с характерным акцентом, присущим жителям Тбилиси. — Я тоже приеду. Надеюсь, ты не заставишь меня применять силу.
Священник улыбнулся. Горячий парень этот доктор Иремадзе!
— Послушай меня, Гуча! — тихо сказал он. — Если на сегодняшний момент в деревне никто не заболел, значит, такова Божья воля. Получается, что я заразился от приезжего. Останусь здесь, в своей келье, ты — врач, лучше остальных знаешь, как важно изолировать инфицированного человека от остальных.
— Черт тебя раздери, святой отец! — закричал доктор.
— Вот и тот, с крючковатым носом, все про беса рассуждал, — сказал священник. — Осторожнее со с-с-словами, Гуча! Соблазны входят в мир посредством слова. И не пытайтесь двери ломать, — добавил он, усмехнувшись. — Их не вчера строили, надежная конструкция. Все, Гуча, все дорогой, позвоню тебе позже…
Он отключил звуковой сигнал на смартфоне и закрыл глаза. На виске часто пульсировала синяя венка, лоб покрыла испарина. Жар немного спал, кашель пока не беспокоил монаха. Он мысленно прочел молитву и погрузился в благостное состояние, обычно предшествующее сну. Из пестрой суматохи мелькающих образов и бессвязных сюрреалистических картинок устойчиво выплыла одна. Желтая пустыня, кое-где заросли верблюжьих колючек, на горизонте видны очертания города, белые башни словно вырастают из песка. А на холме темнеет деревянный крест — величественный символ смерти и возрождения. Отец Серафим глубоко вздохнул, резкие черты его лица смягчились, на нем появилось удивленное и счастливое выражение. С гор спустился туман и окутал долину пушистыми хлопьями, словно на исходе лета выпал снег. К селу Патара-Канда продвигались две машины скорой помощи, желтые лучи противотуманных фар прорезали вечернюю мглу острыми иглами, отчетливо слышался рев дизельных моторов. Жители села выходили из своих домов, лица людей, скрытые белыми медицинскими масками, были направлены в сторону надвигающихся автомобилей. Они негромко переговаривались. Слух о болезни настоятеля разнесся быстрее пули, однако никто пока не чувствовал симптомов страшной болезни. К дверям кельи приблизился молодой послушник, он приложил ухо, изнутри доносилось хриплое дыхание. Послушник махнул рукой товарищам, стоящим поодаль.