Утренняя картина города была пугающе пустынной и безлюдной. Витрины магазинов покрывал слой густой пыли, зловещая тишина сковала улицы Северной столицы. Видеть Невский проспект опустошенным было так же неестественно, как стать свидетелем смерти молодого цветущего человека. Созерцать эту смерть, присутствовать при агонии и не иметь возможности оказать помощь. Доктор так и не научился смиряться с фактом человеческой гибели, если это печальное событие не совершалось в преклонном возрасте. Он прошел курс психотерапии у знаменитого питерского психолога, но переживал смерть пациентов как личную трагедию. С течением времени острота ощущений слегка притупилась, но каждый раз, подписывая протокол и читая сухие медицинские термины, которые за годы практики отскакивали от зубов, доктор Сливной испытывал что-то сродни отчаянию.
— В принципе, ваше непринятие смерти можно расценивать как неплохой стимул для профессионального роста! — говорил психотерапевт. Он был пожилым седым дядечкой, глаза лучились добротой и сочувствием, увеличенные толстыми линзами очков.
— Какая-то созависимость… — проворчал Сливной.
Психотерапевт уютно устроился в глубоком кресле. И сам он был чрезвычайно уютным; добрый дедушка с вкрадчивым голосом и плавными движениями белых рук.
— Не думаю, Виктор Васильевич, что речь идет о созависимости. Лев Николаевич Толстой, например, считал, чем лучше человек, тем меньше он боится смерти. В вашем случае я бы предположил так называемый контрперенос, вы проецируете смерть молодых пациентов на вероятное несчастье, которое может случиться с вашими детьми. У вас ведь есть дети?
— Шестеро! — не без гордости сказал доктор.
— Вот видите! — воскликнул психотерапевт. — Вы сталкиваетесь со смертью ежедневно, по долгу службы, а она, в свою очередь, показывает вам, насколько уязвим человек перед ее беспощадным серпом. Говорят, что легко умирать, спасая жизнь другого. Вы просто вжились в роль спасателя, и вполне естественно, что вам эту роль не потянуть. Ларошфуко сказал: «На солнце и на смерть нельзя смотреть в упор».
После разговора с вирусологом Сливной позвонил жене, объяснил, что немного задержится.
— Это по работе! — пресек он дальнейшие расспросы.
Он гнал машину в институт, где работал Кравец. В то, что вкратце рассказал ему ученый, верилось с трудом. Это слишком хорошо, чтобы стать правдой! Промелькнуло бело-синее здание Эрмитажа; яркий образец архитектурного стиля барокко. Ростральная колонна вздымалась в небо, как судьбоносный перст; символ Северной столицы. Виктор Сливной родился уже здесь, а отец приехал в этот северный город из Одессы, и так и не смог привыкнуть к его климату и отстраненно-вежливым жителям. Одесситы запросто заговаривали с первым встречным на улице, в Петербурге ради этого требовалось преодолеть некий внутренний барьер. Хотя дорогу здесь по-прежнему указывали с большой охотой, в отличие от той же Москвы, где вечно спешащие горожане могли запросто отмахнуться от приезжего. Светофоры дружно моргали желтыми сигналами, Сливной вел машину по Невскому проспекту на скорости восемьдесят километров в час. За время пути его остановили дважды, полицейский патруль и парни из службы Росгвардии. Облаченные в защитные костюмы люди с автоматами Калашникова на ремнях выглядели как пришельцы из чужих миров. Сливной показал разрешение, офицеру Росгвардии потертой на краях бумажки оказалось достаточно, а полицейский потребовал выйти из машины и предъявить скачанное приложение на смартфоне. Виктор Васильевич был стопроцентным гуманитарием, нужную программу на смартфон ему устанавливала дочь. Он поднес смарт к черному квадратному прибору, внутри что-то пикнуло. Полицейский кивнул головой, затянутой в плотный капюшон защитного цвета.